Василий Панфилов - Юность [СИ]

… злоупотреблять не стоит.

– Жалко, – после короткой паузы ответил он, преобразившись. Сейчас это был серьёзный мужчина, которого легко было принять за отставного офицера с немалым боевым опытом. Наличествовала даже выправка и те неуловимые мелочи, говорящие подчас больше наград на парадном мундире, – сгорят ведь, как мотыльки.

– Предлагаешь мне пойти против анархистов? – приподнял бровь Корнейчуков.

– Не напрямую. Анархисты, они молодые, горящие идеей и отчаянно романтичные. Сам я… – пожевал губами мужчина, – не потяну, сам понимаешь. При всём моём к себе уважении…

Сухо усмехнувшись, он прямо посмотрел в глаза молодому человеку, чуть задрав голову.

– Нужен овеянный славой военный вождь, чтобы перебить одну романтику на другую, понимаешь? Несколько дней у нас есть, и за это время нужно организовать из людей здравомыслящих отряд самообороны. А потом первый порыв несколько схлынет, и самооборона выдавит потихонечку анархистов из Молдаванки. Пусть себе резвятся… подальше.

– И только? – не поверил Николай.

– Хм… разумеется, нет, – еле заметно скривил в улыбке губы Сэмен Васильевич, – под эти беспорядки у меня запущено несколько проектов… Да! Проектов! Эти беспорядки спровоцировал не я, и делать гешефт планирую тоже никак не на народе.

– Это… – нехотя продолжил мужчина, – гешефты такого рода, которые перетекают сперва в маленькую, а затем и в большую политику, ниточки которой тянутся до самой Африки.

– Я, кажется, догадываюсь… – очень тихо сказал Корнейчуков, усмехнувшись одними губами, – ладно!

– Замечательно, – скривил губы в улыбке Сэмен Васильевич, начиная смутно подозревать, что с этим застенчивым молодым человеком всё куда сложнее, чем казалось на первый взгляд… и случайно ли они столкнулись в порту?!

Тряхнув головой, мужчина выбросил из головы лишние мысли, до поры…

– Давай, – озабоченно сказал он, глянув на часы, – сразу реши вопрос с родными… может, вывезти? Могу по своим каналам помочь, и если проблема с деньгами…

– Мать с сёстрами на том же пароходе в Африку уплыли, – перебил его Корнейчуков, – а вот за вещами и оружием заехать надо.

Квартира Корнейчуков, бедно обставленная и оставшаяся без тех памятных вещиц, без которых любое жильё выглядит казармой, навевало печальные мысли. На стене виднелись тёмные пятна, выдававшие места, где когда-то висели фотографии и быть может, картины. Повсюду какой-то мелкий сор, оставшийся после переезда, и лишь немногочисленные личные вещи молодого говорили, что жильё ещё обитаемо.

Быстро собравшись и отдав ключи дворнику, щедро дав тому на чай, мужчины сгрузили багаж на ждущего извозчика.

– Молдаванка, голубчик, – приказал Сэмен Васильевич.

– Н-но! – и извозчик направил ленивую рысцу своей гнедой лошадки в нужном направлении. Зацокав разбитыми копытами по булыжчатой мостовой и потряхивая головой, полусонная лошадёнка направила свой бег, а кучер, жалуясь привычно на дорогие овса, завёл разговор с седоками. Хоть те и не отвечали, но и не велели замолкнуть, и извозчик, ведя разговор сам с собой, вполне был этим удовлетворён.

С начала первых выстрелов времени прошло всего ничего, но по всему городу виднелись угрожающие внешние признаки надвигающейся беды. Разбитые витрины некоторых магазинов и кафе, подобие баррикад, виднеющихся в некоторых переулках, группки вооружённых людей, виднеющихся повсюду, да окна первых этажей, забиваемые кое-где досками.

Настроение горожан, несмотря на грозные признаки, скорее радостные. И пусть у многих радость эта скорее болезненная, как от вскрытого наконец гнойника, но общее впечатление праздника тем не менее оставалось.

– Однако, – пробормотал Корнейчуков, разом преображаясь из франтоватого молодого человека в опасного двуногого хищника. Не опуская глаз и постоянно отслеживая обстановку вокруг, он открыл стоящий у ног вместительный саквояж и достал винчестер, зажав между колен. Карманы пиджака из чесучи уравновесились пачками патронов. Следом на поясе повисла патронташ с револьвером и внушительным тесаком, которым при нужде можно рубить хоть черепа, а хоть бы и деревья.

Сэмен Васильевич, в ответ на вопросительный взгляд, показал кургузый «бульдог», на что африканер только дёрнул щекой, достав из недр саквояжа пистолет-карабин «Маузера», протянув его союзнику.

– Так я гово… – оглянувшийся было кучер зацепился глазами с Сэменом Васильевичем и замолк надолго. Прервав свой разговор с самим собой, он заоглядывался вокруг уже осмысленно, с каждой минутой приходя во всё большее удивление.

– Никак Революция?! – вопросил он у Корнейчука, показавшемуся ему более интеллигентным.

– Русский бунт, – отозвался тот, – бессмысленный и беспощадный [68] Пушкин, «Капитанская дочь». .

– Не приведи Бог! – закрестился кучер, и снова открыл было рот, но тут же захлопнул его с отчетливым стуком. А ну как ответят?!

Выставив перед собой узлы, я с силой оттолкнулся, и сгруппировавшись, насколько это вообще возможно, покатился по косогору. Приземлился не слишком удачно, изрядно ободрав рожу о не вырубленный нерадивым обходчиком кустарник и приведя одежду в некоторый беспорядок.

Наскоро отряхнувшись, поспешно удалился от железной дороги, и засев в зарослях у реки, как следует почистил костюм и умылся, морщась от прикосновения к ссадинам.

– Ну што ты будешь делать… – досадливо сказа я, разглядывая покорябаное лицо в зеркальце, вертя его так и этак, – будто подрался с кем-то, будто оно неладно!

Выдохнув шумно, начал копаться в мешке с театральным реквизитом, примеряя его и разглядывая получившееся самым строгим образом. Прицепив под носом жиденькие дрянные усишки, полюбовался на получившийся результат, морщась от увиденного.

– Алкоголист какой-то… а, ладно!

Следующие полчаса я провёл, самым старательным образом примеряя парики и вырисовывая гримасами и манерами нужный облик, пока не остался наконец довольным. Вышел такой себе ниочёмный человечишко из мещан-кустарей, повздоривший накануне в трактире и отхвативший хорошую трёпку. И всё же…

… чего-то не хватает.

Налив на ладонь воды из баклаги, плеснул туда водки, и ощерившись заранее, умыл глаза.

– Ар-р… – как ножом резануло! Зато и результат: кровью глаза налились, все прожилочки кровяные выступили, веки воспалились… пропойца как есть, никто не усомниться. Гримом ещё чуть-чуть добавить…

– А-атставить! – скомандовал я сам себе. Жизнь, она не сцена, разгуливать я буду средь бела дня, а искусству театрального гримёра я хоть и учился, но сугубо поверхностно и отрывочно, скорее от любопытства, нежели от нужды. Раскорябав уже имеющиеся ссадины, мокрыми руками долго мял лацканы пиджака, будто меня хватали за грудки, да валялся в одежде по влажной от росы траве, после чего долго чистился.