Василий Панфилов - Юность [СИ]

Плеснул ещё дрянной водовки на парик да на одёжку, для пущего аромату. Нехай нюхают! Это, канешно, не застарелый многодневный шлейф алкоголя, пропитавший саму суть человеческого отброса, но в общем и в целом сойдёт.

Вышел такой себе скушный и несимпатичный типчик около тридцати, не вполне опустившийся, но уверенно идущий в нужном направлении. Поколебавшись, примерил серебряное колечко на палец, но решил оставить своего персонажа холостяком: так он выходил ещё более никчемушным.

Перемотав портянки, подложил камушек под пятку и подвигался. Хар-рашо… хочу или нет, а хромать буду самым естественным образом, а то у меня среди особых примет не только морда лица записана, но и «танцевальная лёгкость шага». Ах да… пару булавок ещё в пиджак со спины таким образом, штоб кололи, как только я начну выпрямляться. Ну-кась…

– А-атлична!

Прихрамывающий и скособоченный малость, двинулся я наконец в сторону пригородов Твери, играя на ходу голосом и добиваясь нужной пропойческой хрипотцы. Как есть мастеровой, ночевавший на лоне природы опосля хорошего загула.

Идя вдоль берега, я всё косился на уже зацвётшую реку да жалел, што не догадался сперва искупаться. Ажно зудит! Хочется не только смыть пот и грязь, но и перемерять саженками Тверцу вдоль и поперёк, понырять за раками, поискать холодные ключи на дне. Ни разу ведь не удалось на речку выбраться, как в Россию приехал! С другой стороны, запашок пота и огольцовского тряпья, они дают увесистый такой плюсик к аутентичности, хе-хе…

Как ни хотелось мне устроить себе променад по Твери, в которой бывал лишь единожды, да и то репортёрским наскоком, но дразнить Судьбу не стал. Дохромав до Ямской улицы, не без некоторого труда нашёл нужный дом, затаившийся чуть в глубине сада, под сенью старых деревьев.

Под прицелами соседских взглядов, жалящих спину, постучал в резную калитку. Кабыздох во дворе залился истеричным лаем, гремя цепным металлом и разрываясь от ненависти.

– Сейчас, сейчас… ково там чорт… кто таков? – несколько томительных минут спустя поинтересовался хозяин дома через крохотное оконце. Называю пароль, и калитка со скрипом отворилась, впуская меня. Старый, но всё ещё бодрящийся мужчина, одетый несколько старомодно, но с претензиями на дешёвый разночинный шик, в доли секунды оценил меня и признал условно безопасным.

– Цыть! – прикрикнул хозяин на кудлатого пса, у которого от пожелтевших от времени клыков начала уже отлетать пена, – Свои!

Унявшись, тот гавкнул ещё раз для порядку, осторожно вильнул хвостом и принюхался, недоверчиво кося на меня глазом.

– Ну пошли… заходи в дом, – смерил меня взглядом Афанасий Никитич.

Обшоркав сапоги об половик и перекрестившись на иконы, да оглядев всю обстановку в горницу, прямо-таки кричащую о прошлом владельца, я уселся на лавку под выжидательным взглядом Афанасия Никитича. Некогда он крутился в театральных кругах, подвизаясь сперва плотником и малюя декорации, попутно играя роли «кушать подано», а потом дорос и до антрепренёра, кочуя по провинции с переменным успехом.

Каких бы то ни было высот не достиг, но сколотил к преклонным годам некоторый капиталец и осел на родине, купив хороший дом и обставив его небедно, но несколько эклектично. Быстро заскучав в своём сорочьем гнезде, Афанасий Никитич (Афанасий Никитин на афишах) не стал возвращаться на сцену, но принялся водиться с людьми разной степени авантюрности, не опускаясь, впрочем, до прямого криминала.

Пользуясь колоссальными и подчас весьма необычными связями, полученными за годы скитаний, он оказывает услуги то мелким дельцам, и то и всевозможным радетелям за народ. С авантюрной своей жилкой, сидеть на жопе ровно антрепренёр не может, да и не хочет, но и кочевая жизнь в преклонном возрасте уже не выглядит так привлекательно. А так он вроде и щекочет себе нервишки, чувствуя себя нужным, но и не удаляется далеко от печи.

– Владимир Алексеевич привет вам передавал, – своим голосом сказал я, и Афанасий Никитич сощурился, склонив голову набок.

– Никак Егорка?

– Он самый, Афанасий Никитич.

– Эх! Хар-рош, чертяка! Ну, рассказывай… – он жадно подался вперёд, – да не боись! Племяшка аккурат в Москву поехала, тётку навестить, а ты, значить, из Москвы к нам, хе-хе!

– Хотя погодь, – остановил он меня, – давай-ка помоешься сперва, а то вот ей Богу, псиной от тебя какой-то… А потом уже не торопясь, за самоварчиком и поговорим. Баньку я растапливать не буду, уж не обессудь, так помоешься.

Сняв парик и усы, я отмылся в корыте, пока услужливый хозяин поливал меня.

– На-ка вот покамест, – дал он мне чистую одёжку из своих запасов и захлопотал, накрывая на стол, – Не обессудь, пища у меня самая простая, холостякую. Щец когда захочется, так я в трактире и поем, а то и в гости напрошусь, хе-хе!

Нарезая ветчину и хлеб, он всё оглядывался на меня, весь расплываясь в предвкушающей улыбке.

Рассказывая ему за едой свои приключения, я иногда показывал в лицах то филеров, а то и свои с дядей Гиляем шуточки с условными знаками, што особенно понравилось хозяину дома. Хохотал он почти беззвучно, но до слёз и мотания головы.

– Сильны… – протянул он, вытерев слёзы.

– Так што, – посерьёзнел он, – из России совсем уходите?

Жму плечами неловко, и на некоторое время воцаряется тягостное молчание.

– Жаль… очень жаль. Впрочем, – тряхнул он плечами, виноватить вас не буду, да и не могу. Да… история. Как уходить-то будешь?

– Думаю через Петербург и морем, – поделился я планом, – есть у меня там завязочки, хотя и не то штобы большие.

– Завязочки, говоришь… – он замолк, зажевав дрянными зубами губу, да подкручивая в кольцо крашеные чорной краской усишки, – а стоит ли? Обшерстили небось всё твоё прошлое… погоди-погоди! Я помню, што ты в Одессу полицейских направил! Всё грамотно сделал, молодец!

– Прямо-таки… хм, – прервал он сам себя, хотя и явно хотелось поделиться. Што ж, это ему только в плюс, раз уж язык за зубами держать умеет!

– Направил ты грамотно, ничего не скажешь. Взъярил сперва свору, а потом будто кинул старую портянку в нужную сторону, н-да… Тут хошь не хошь, а когда начальство ногами топочет и молнии глазами мечет, не до изысков сыщицких у полицейских чинов. Бумажками да рапортами жопы прикрывают, н-да… Но всё едино… а вдруг? Это ж Петербург, там полицейских филеров да дворцовой полиции, да… чорт ево знает, какой ещё дряни, как опарышей в нужнике.

– Вот што… – остро глянул на меня хозяин дома, – ты помощью моей не побрезгуешь?

– Ни в коем разе, Афанасий Никитич! – я ажно руки к груди прижал, – Если уж дядя Гиляй, о вас вспоминаючи, хихикать начинает и головой мотать, то это такая рекомендация, што лучше и не бывает!