Василий Панфилов - Юность [СИ]

– Эт да… – с ностальгией сказало старик, – мы с ним, бывало, озорничали так… Впрочем, тебе это лишнее. Так о чём я… а! Ты, Егорка, не обижайся, но больно уж ликом красен. А в старину парни роли женские отыгрывали, смекаешь?

– Хм…

– Ну вот, обиделся, – вздохнул старик, – я ж не в содомском смысле! Вырастешь, и такая погибель девичья будет, што не приведи господь! Но то потом, а пока… ну вот глянь, глянь в зеркало!

Встав, я нехотя подошёл к большому зеркалу и уставился в его стеклянную глубину. Зазеркальный мой двойник придавил ответным взглядом, показывая ободранную, дочерна загорелую физиономию.

– Смотришь, да не так, – закряхтев, Афанасий Никитич встал и закопался с сундуке, достав оттуда платье и платок, а после – ещё и фальшивую косу, – Вот… приложи спереди…

Накинув мне платок, пока я придерживал платье, он ловко завязал его, прикрепив сперва косу.

– Видишь? Черты лица у тебя тонкие, нос не ломаный, борода пока не растёт, а главное – глаза синь-синевой, любая девка позавидует. Не так штобы и красотка выходит, но в платье нарядить, косу подвязать… а?!

– А морда? – предложенный вариант, несмотря на несомненные плюсы, не слишком-то мне нравится. Какой-то он… сомнительный. Театральностью так и прёт, и кажется всё, што Афанасий Никитич не только и не столько помогает, сколько развлекается, чудя по своему обыкновению.

– Покорябанная?

– И загар.

– А! – махнул рукой старик, – За два-три дня заживёт, да и отбелить несложно. Не полностью, но будет…

– А! Я ж главного не сказал! – хлопнул он себя по лбу, – С театром я давно уже завязал, но по старой памяти то актёра какого порекомендую, то горнишных для меблированных комнат подыскиваю. Смекаешь? С ре-ко-мен-да-ци-ей! Тебя в этот цветник вопхну, и ни один жандарм не заподозрит!

– А главное, – выпрямился он, – не просто доедешь во благе, но и там, в Петербурге…

– Даже несколько вариантов есть, – задумался хозяин дома, – вместе потом померекуем, как лучше будет.

Несколько нехотя, я всё же согласился. Доехать в Петербург могу и в пропойном обличии, но там проверки строже, да и прав старик – всякой охранительской дряни там до чорта, могу и вляпаться.

Это в Москве я как рыба в воде, чуть што – нырь в переулки! Чуть не где угодно утечь могу, потому как чуть не каждый дворик знаю, да и случись чево, не одна сотня дверей мне откроется. Хоть через Хитровские знакомства, хоть через дядю Гиляя, а хоть и через цыган, купечество, фабричный люд… Знают меня в Москве, свой насквозь, родной практически.

Петербург же…

– Пожалуй, што и соглашусь, Афанасий Никитич.

– Вот и славно! – потёр он ладоши, – Тэкс! Для начала… для начала мы приведём в порядок твою физиомордию.

Старик бесцеремонно повернул меня на свет, подхватив под челюсть и оглядел с видом художника.

– Тэкс… я в аптеку, а ты пока давай-ка снова нацепи свои усишки с париком. Вроде и не должны, но бережённого Бог бережёт.

– А не бережённого конвой стережёт.

– Как? Однако… – он рассмеялся беззвучно, повторив за мной, – Да! Если што вдруг, то приехал ко мне в надежде ус троиться в труппу рисовать декорации! Умеешь хоть? Славно, славно…

Афанасий Никитич ускакал, а у меня полезло в голову… всякое, насчёт девиц…

«– Дас ист фантастишь практишь гуд!»

– Н-да… – протянул Афанасий Никитич, скептически оглядывая меня, – как на корове седло, право слово! Ну-кась пройдись!

Чуть придерживая подол левой рукой, семеню по горнице, а гостеприимный хозяин дома морщится, будто от сильнейшей зубной боли. Да я и сам вижу…

– Тэк-с… – сцепив узловатые артритные пальцы на излом, Афанасий Никитич прикрыл дрябловатые веки и зажевал губу, – времени у нас маловато, а бабы, они ж, заразы, наблюдательные, когда не надо…

– Вот што! – он отрыл глаза и остро глянул на меня, – Будешь вживаться в роль круглосуточно, ясно-понятно? И… да никак на штаны юбки натянул?!

Всплеснув руками, он возвёл очи горе и зашептал што-то, мешая мат с молитвами.

– Егор! Хотя нет, какой там… Дашей будешь, понял? Есть у меня документы на это имечко… И не фыркай! Служить, так не картавить, а картавить, так не служить! Стоять по-бабьи, и то не умеешь, это тебе понятно? То-то… А тебе ж, хм… Дашуля, не просто до вокзала дойти надо, но и с девками в одной компании до Петербурга доехать неузнанной. А это, я тебе скажу…

Он крутанул головой и усмехнулся.

– … не так-то просто.

– Был опыт? – с толикой яда в голосе полюбопытствовал я.

– А? Да, канешно, – усмехнулся он беззлобно, – в нашей театральной среде как только не чудили, н-да… Иди! Иди переодевайся! Штаны сымай, я те говорю! Когда ноги голые, походка сразу поменяется, сам увидишь. Я те в спаленке всё разложил… иди, иди!

Застиранные панталоны с разрезом, это… мотанув головой, вытряхнул из межушного пространства ругательства, натянул на голое тело, ажно корёжась от отвращения к ситуации и к самому себе. И ведь понимаю, што надо, што предложение Афанасия Никитича прямо-таки идеально, но…

… противно, честное слово. Не сам даже факт переодевания, это я бы пережил. Но вот натуралистичность и эти панталоны…

– Жопку накладную не забудь! – крикнул старик через дверь, и я начинаю налаживать на узкие бёдра амуницию, не сразу разобравшись во всех этих тесёмках и пуговках. Потом корсет с накладными сиськами, сверху нижнюю рубаху, потом уже платье, башмачки… с каблучками, сцука! С каблучками!

Уставившись в зеркало, передёрнул от отвращения, оттуда на меня смотрел… смотрело…

«– Трансвестит» – подсказало подсознание, и я согласно скривился. Благо ещё, дом у Афанасия Никитича вполне себе театральный, наполненный афишами былых спектаклей, с развешенными на деревянных болванах в париках особо памятных костюмов из былых спектаклей. Ну и прочая атрибутика того же рода – затупленные мечи из дрянной стали, но непременно с вычурными эфесами, подаренный поклонниками табакерки, бюстики и прочая харахура в числе совершенно невообразимом.

Обстановка эта отчасти примиряла меня с необходимостью переодевания, делая её не вполне… ну, извращённой. Но даже и так – с трудом.

– Всё там? Закончил переодеваться? – поинтересовался старик, не открывая двери.

– Угу. А может… а-а! Да хрен с ним! – с трудом удержавшись, штобы не шарахнуть дверью о косяк, вышел из спаленки.

– Сейчас-сейчас… – Афанасий Никитич залопотал вокруг меня, примеряя парики и платки, – ну вот…

Подтолкнув меня к зеркалу, он встал рядом с видом заботливого дедушки.

– Видишь?

– Вижу…

– Голос, Дашенька…

– Вижу, – мрачно отозвался я на октаву выше, с некоторым недоверием разглядывая угрюмую девицу в ростовом зеркале. Даже и не очень страшная… страшный… в общем, на пучок пятачок, девка как девка. Полгодика ещё назад вышла бы, пожалуй, смазливая… хм, пейзанка. А сейчас такая себе особа, с несколько рублёным лицом, но глаза да… глаза спасают. Только што…