Василий Панфилов - Юность [СИ]

Стало почему-то стыдно, я ведь и не собирался… Не первый уже раз принимают меня за человека, который вот прямо-таки горит странствовать по миру, причиняя справедливость всем, кто не успел убежать.

Покивал, сделав под маской нужную гримасу, и Афанасий Никитич наконец-то соизволил дать мне газету, велев читать вслух. А новости…

… пугали. Через колючую проволоку цензуры пробивались заметки о… репетиции в десятках городов. Началось в Одессе, а оттуда по всему Югу России, да в Москве… Тлеть начало по всей стране, и где полыхнёт пожарищем, а где и потухнет, не найдя пищи, Бог весть.

– Тэк-с… – и Афанасий Никитич принялся раскачиваться, хрустя сцепленными пальцами, – вот што, Дашенька… да не вскидывайся ты!

– Даша, – с нажимом повторил он, – и так до Петербурга, а может быть, и чуть дольше.

Я нехотя кивнул, обещая себе давить в зародыше весь этот нелепый стыд и принял вид благонравной девицы.

– Похоже, Даша, – сказал он, покусывая губу, – в Петербург тебе придётся ехать несколько раньше, чем планировалось. Очень уж ситуация складывается скверная. Ещё денька два-три, и не у нас, так в Петербурге поднимут войска и подтянут полицию, так што…

Он резко встал, хлопнув ладонями по подлокотникам.

– … пойду я собирать своих подопечных. А ты… готовься.

Покосившись с ненавистью на щелястую, неплотно закрывающуюся дверь клозета, сделал свои дела, присев по-бабьи, от греха. А то есть любители… Ума не приложу, што может быть интересного в отправлении естественных надобностей, но свои… хм, ценители находятся.

Оправив юбки, зашарил глазами в поисках умывальника [69] В вагонах третьего класса были туалеты, но умывальники не устанавливали, считая, по-видимому, избыточной роскошью. , и ожидаемо не нашёл, отчего настроение скакнуло вниз. Протерев руки спиртом и спрятав бутылёк в карманах, прикрыл за собой дверь и вернулся в вагон.

Несмотря на раскрытые настежь окна, стоит духота, ну да мы сейчас и плетёмся еле-еле по жаре и безветрию. Едучий махорошный дым стоит плотным облаком, разъедая глаза и лёгкие, и нехотя выдавливаясь в окна густыми клубами.

Мужики по соседству, кашляя надсадно и отхаркиваясь поминутно под ноги, играют в карты, смоля одну цигарку за другой как заведённые и шлёпая засаленной бумагой о деревянные лавки как можно звучней. Только и слышно…

– Вини!

– … а мы вас мадамой, да по ушам!

– С оттягом!

Переступив через вытянутые в проход ноги и с трудом удержавшись, штобы не наступить с размаху каблучком на стопу, уворачиваюсь от щипка за задницу, саданув по руке. Вот тоже… щипун нашёлся! Потрёпанный, весь какой-то сальный и болезненно рыхлый, а туда же! А ещё духовного звания, дьякон!

Жопошничеством никогда не страдал, так што и удовольствия в таком внимании не вижу, так ещё и опаска имеется. Жопка-то у меня накладная, и небось такой опытный щипун может почуять разницу между настоящей и накладной, и чем это обернётся, Бог весть.

Или к примеру – щипанёт такой уродец с подвывертом, а я и не почувствую, потому как не меня щипет, а туго набитую вату. Тоже ничего хорошего в перспективе. Сразу-то может и не поскочит в полицию с подозрениями, ну а вдруг? Даже если не сразу, даже если поделится просто странностями с дружками, да не вовремя.

Потом-то ладно… но то потом, а сейчас вся моя жизнь как та самая накладная жопа, и лишнее внимание мне, а тем паче мужское – нож острый! Затянувшийся стресс, а не поездка.

– С облегченьицем! – сдавленным голосом приветствовала меня широконосая конопатая Настёна, тут же зажав рот углом застиранного платка и закусив его от смеха. Смешливая она девка, страсть! А судбинушка ведь… н-да… как и у всех прочих.

С родных-то краёв да в дальние края в прислугу наниматься, это ведь никак не от хорошей жизни, совсем не от неё. Тем паче, среди лета, когда рабочие руки, какие бы они ни были, в деревне во как нужны! Любые! Хромой, косой… хоть за детьми присматривать, пока хозяева спины на поле ломают, всё помощь.

Совсем, значица, край в родном селении наступил, если девок из дома не ко времени выперли. Последние времена. Да и в Петербурге сейчас места нормального не найти, на дачах все, так-то…

Афанасий Никитич, при всей моей к нему симпатии, из тех людей, кто не видит большого греха в сводничестве, и кто там едет на место горнишной или посудомойки, а кто – в полицию за жолтым билетом, Бог весть. Не мне судить – ни девок, ни антрепренёра. Всё лучше, чем с голода умирать. Хотя может и зряшно наговариваю, а? Всё ж таки связи у человека, может и…

– Хи-хи-хи… я уж думала, ты через дыру енту на рельсы вывалилась!

– Не вывалилась, а вывалила! – кусая смешливо губы, деланно серьёзно поправляет её Алёнка, белобрысая до полной прозрачности… недокормыш с прозрачной кожей и бледно-розовыми губами, отдающими в синеву. Лето на вторую половину перевалило, а она после зимы ещё отъесться не успела, да здоровья набраться. Переживёт ли сырую петербургскую зиму, Бог весть.

… и давятся смешками, хихикают, толкаются…

Протолкавшись к окошку и отвечая на подначки лёгкой улыбкой, развязал узелок и достал добрую жменю калёных семечек. Крупные, астраханские, попавшие к Афанасию Никитичу по случаю, они стали частью моей легенды.

Загар за два дня так и не сошёл, хотя и побелел заметно мордой лица. Ну и вышел… вышла этакая южанка, с примесью ногайских кровей. Антрепренёр мне парик чернявый подобрал, и…

… грех говорить такое о себе, но красотка! Точнее даже – экзотка. Глаза-то синие, да волосы чернявые… зря поддался Афанасию Никитичу, ох и зря! Нужно было прежний, тёмно-русый парик оставлять, я с ним на пучок пятачок тянул… тянула.

А сейчас облик приметный вышел, амазонистый. И хотя отчасти я и согласен, што Егора Панкратова никто во мне и не опознает, но сальных взглядов и щипков многовато. Ох, сдаётся мне, што взыграло в антрепренёре былое ево прошлое, и сотворил сей престарелый Пигмалион образ не для жизни, а для театра! Перестарался, козёл старый.

– Отсыпь-ка жменю! – подставила руку широколицая некрасивая Анфиска, и я, не жадничая, узелок ей подсунул – на, залазь! Да и другие девки не постеснялись, цыпанули без скромности. Посыпалась на пол шелуха семечковая, и снова разговоры, разговоры… Пустые напрочь, обычный девичий трёп, щедро разбавленный враками и мечтами, да планами на будущее – немудрящими и простыми, но едва ли сбыточными.

Вагон дёрнуло, и состав наконец-то пошёл шибче, раскачиваясь на ходу и погромыхивая, поскрипывая на стыках рельс всеми своими деревянными сочленениями. От этого скрипа сердце порой замирало и вспоминалось многажды слышанное от дяди Гиляя «телескопирование», когда вагоны при аварии – один в другой… мясорубка, ей-ей! И всё больше как раз у третьего класса такое, с их непрочной сырой конструкцией.