Александр Башибузук - Каторжанин

— Я знаю… — я резко оборвал старика. — Лютый, говоришь? Сейчас посмотрим. Тайто…

— Отец?

— Давай сюда офицера. Да, со звездочками на плечах…

Через несколько мину в горницу привели старшего лейтенанта — круглолицего, крепкого парня, лет тридцати возрастом.

На коротко стриженных волосах у него запеклась кровь, половина лица распухла и почернела, но держался офицер гордо и независимо.

— Представьтесь, — спокойно приказал я.

— Старший лейтенант армии его императорского величества Муцухито, Ясухиро Кабо, — на правильном русском языке представился японец.

— Вы отлично говорите на русском. Тоже работали парикмахером во Владивостоке?

— Что значит, тоже? — презрительно скривился японец. — Я учился в Московском университете, на факультете правоведения. С кем имею честь?

— А это имеет значение?

— Самое прямое! — нагло заявил лейтенант. — С бандитом я разговаривать не буду.

— Будете, — спокойно пообещал я. — Через полчаса вы будете готовы разговаривать с кем угодно, когда угодно и на какую угодно тему.

Лейтенант вспылил.

— Я требую к себе уважительного отношения, согласно Женевской конвенции о военнопленных. Мы содержим ваших пленных солдат и офицеров в приличных условиях!

За окном пронзительно и надрывно, словно раненая волчица, завыла женщина.

Японец сильно вздрогнул, но взгляда не опустил.

Я усилием воли подавил в себе желание выпустить кишки лейтенанту.

— Хорошо. Я не буду вас заставлять выдавать военные тайны. Пока не буду. Давайте просто поговорим по душам. Тайто, помоги сесть господину лейтенанту. Вам удобно? Отлично. А теперь ответьте, чем вызвана такая жестокость по отношению к мирному населению?

— Они все бандиты и преступники! — нагло бросил японец. — Сахалин — одна большая каторга. Небольшая акция устрашения, для лучшего повиновения, им не повредит. К тому же, мы многих оставили в живых, для того, чтобы передать русским властям. А все их имущество подлежит конфискации в пользу Японской империи, как победившей стороны…

«Все бесполезно, мы абсолютно разные расы, и он искренне считает нас варварами, — отстраненно подумал я. — Слова здесь не помогут. Пора перейти к понятному для него общению. Боль сглаживает разницу в менталитете. Интересно, тот парень из Средневековья тоже с ним бы беседовал или сразу посадил бы на кол? На кол… а что, неплохая идея. Интересно, как он запоет, когда почувствует задницей, хорошо заостренный дрын…»

Но к делу приступить не успел, в горницу ворвался один из айнов и через Тайто сообщил, что в деревню со стороны леса идут вооруженные люди.

— Японцы?

— Нет, отец, ваши, то есть наши, русы. Много, два по двадцать, может больше…

— Уберите его…

Айны тут же выволокли японца.

— Говори, откуда идут, куда идут и сколько идет?

— Можить наши мужики? — вскинулся старик.

— Обожди, Фомич.

— Сначала одна пришел, — доложился Тайто. — Тихо пришел, но Бунай говорить, что она наших не видеть, но мы видеть. Она с бабой говорил, потом ушла. Теперь много идут. Два по двадцать, или больше. Оттудова… — айн ткнул рукой в сторону леса.

— Понятно… — я ненадолго задумался и хлопнул Фомича по плечу. — Ну что, дед, пошли встречать гостей.

Смысла таиться уже не было, все равно бабы гостям все рассказали. А если идут открыто — значит свои. Может действительно местные мужики домой возвращаются. Или отряд ополченцев бегает от япошек. Что тоже довольно неплохо.

Вышел из избы и стал прямо посередине улицы. Правда на всякий случай прикинул куда сигану ежели чего не так пойдет и открыл крышку кобуры Маузера.

Позади выстроились айны, Тайто пристроился рядом, с важным и гордым видом. Фомич порывался кинуться навстречу гостям, но я его придержал. Местные тоже все высыпали из домов и толклись возле заборов.

Наконец на улице показались запыленные и измученные люди. Ободранные, разномастно одетые, они представляли собой довольно печальное зрелище. Правда два десятка солдат соблюдали нечто похожее на строй. Остальные брели, как бог на душу положит. Солдаты были вооружены трехлинейками, почти все гражданские — берданками, но кое у кого мелькали Арисаки. Многие были перевязаны, но топали сами, троих вели под руки, а позади всех тащили двое самодельных носилок, на которых под шинелями угадывались очертания тел.

Впереди шагал совсем молодой белобрысый офицер без фуражки, худой и щуплый, чем-то смахивающий общим видом на гимназиста, но выглядел он бодрей остальных — чувствовалась строевая выправка — маршировал словно аршин проглотил и даже четко отмахивал себе левой рукой, а правой придерживал на плече ремни сразу двух японских винтовок.

То, что среди гостей есть местные — выдали женщины. Несколько баб рванули к носилкам, а остальные принялись выхватывать из строя мужиков. Над деревней пронеслись счастливые вопли, впрочем, сразу же разбавленные горестным воем.

— Ох-ти мне… — вдруг счастливо охнул Нил Фомич. — Ваньша-то мой, жив пострел, ястри тя в печенку…

Но с места не сдвинулся, запахнул расхристанную поддевку, пригладил пушок на лысине и гордо приосанился. Мол, знай наших, в свите самого главного состою.

Солдаты догнали офицера и перестроились в некое подобие его эскорта. Что мне сразу понравилось — видимо тот пользовался среди них уважением за храбрость или просто за человечность.

Сам подпоручик, звание я различил по единственному оставшемуся на его кителе погону, дотопал до меня и сходу бросил руку к голове, но вовремя вспомнив, что головного убора и в помине нет, ловко изобразил, что убирает волосы со лба, что тоже добавило в его копилку моих симпатий.

— Подпоручик Собакин, с кем имею честь… — голос у офицера, очень неожиданно для его комплекции, оказался глубоким густым баритоном.

Что ему ответить, я сразу не сообразил, а потом и не успел. Из-за солдат вывернулся весь заросший волосьем, зверообразный громадный мужик в драной поддевке, сам тащивший на своем монструозном плече странноватого вида пулемет на станке и, словно гудок парохода, радостно проревел:

— Да это же… Господи Иисусе, помилуй мя! Жив, как есть жив! Я же говорил тебе вашбродь!!! Это же он башку косоглазому ссек! Как есть он! Выходила, значитца, выходила ероя, милостивица! А ну подержь… — он свалил пулемет на едва устоявшего под тяжестью солдата.

Мужика я сразу узнал — сидел с ним в плену у японцев. Как там его… Лука вроде. А вот эпизод со срубанием чьей-то головы, почему-то выпал у меня из памяти. Помню повели на казнь, а затем сразу очнулся у Майи. Еще одна загадка. Впрочем, на фоне остальных, довольно малозначительная.

— Дай кось, я тебя обойму! — радостно прогудел громила и широко раскинул ручищи.