Андрей Посняков - Сокровище государя [litres]

А одежда? Вот уж, прости Господи, платье – срамное до ужаса. Короткий, до пупа, камзол темно-голубого бархата с узенькими рукавчиками до плеч. Золотые пуговицы, пышный кружевной воротник, ослепительно белая шелковая сорочка, широкие – тоже темно-голубые – штаны, белые чулки, башмаки с бантами, трость, темно-бордовый плащ с золотистым подбоем.

Плащ – единственное, что понравилось Никите – хотя бы можно было закутаться, укрыть все это безобразие, да еще натянуть на самый лоб шляпу с серебряной пряжкой и перьями…

Обошлось все в полсотни талеров. В принципе, не так уж и много. И, самое главное, достигнута цель. В таком виде Никиту Петровича не признала бы и родная матушка, коли б была жива, а уж о других и говорить нечего. Какой там, к черту. Михаэль Киске… Аннушка-то – и та вряд ли узнает. Аннушка… да-а…

Расплатившись, «риттер фон Эльсер» вальяжно вышел на улицу. Теперь оставалось снять достойные апартаменты, приобрести экипировку и лошадь, и – добро пожаловать в ополчение! Никто не узнает. Ни одна живая душа.

– Вечер добрый, господин Никита Петрович!

Бутурлин не отошел от Конвента Сета и пару десятков шагов, как его тут же приветствовали. По-русски, звонким и наглым голосом.

– Я так полагаю, вам теперь нужен хваткий и расторопный слуга?

Лето в тот год выдалось худое, дождливое. Еще как-то июль простоял серединка на половинку, лили дожди, но выглядывало и солнышко, а уж с начала августа как пошло, так, казалось, и солнца-то больше никогда не будет вовсе. Главное, и дожди-то лили вовсе не летние – холодные, нудные, злые. Крестьяне молились каждый день – хоть бы недельку-другую простояло вёдро, успеть бы убрать урожай.

Однако начавшейся войне затяжная сырость была небольшой помехой. Шведы, ввязавшись в польско-русский конфликт, желали как можно скорее причинить наибольший урон всем своим врагам и вовсе не чурались интриг, приглашая на свою сторону украинского гетмана и весьма успешно действуя на территории самой Речи Посполитой. Словно поток захлестнул Польшу – шведы, как саранча, распались по всей ее земле, захватили все побережье и взяли Варшаву, после чего русский государь Алексей Михайлович и объявил Швеции войну, намереваясь решить свои собственные задачи.

В июле русское войско под верховным командованием самого царя взяло Динабург, тут же переименованный в Борисоглебск. Московские рати подходили к крепости Кокенгаузен, вот-вот должны были взять и ее, уже было приготовлено новое имя – Царевич-Дмитров. Крепость казалась неприступной, и сам государь писал в письме: а крепок безмерно, большой ров – младший брат нашему кремлевскому рву, а крепостию – сын Смоленску-граду, чрез меру крепок! Ничего! И не такие еще крепости покорялись российскому царю, да впереди еще ждала Рига.

Взятые городки переименовывали с умыслом: показать, что Русь пришла сюда всерьез и надолго, даже не пришла, а вернулась – тот же Дерпт, это ведь бывший наш Юрьев, основанный еще Ярославом Мудрым.

За несколько дней до того, как русское войско выступило в рижский поход, думный дьяк посольского приказа Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин был направлен в Курляндию с письмом к герцогу Якобу. В обмен на московскую дружбу и всяческое содействие герцогу предлагалось уговорить рижан сдаться. Якоб принял посланника со всеми почестями уже в начале августа, но пока переговоры затягивались, а жители Риги сдаваться не собирались. Правда, и осада еще не началась, еще не видно было русского войска. Где-то оно еще там… шло…

О последнем Бутурлин, конечно, не ведал, но о многом догадывался и многое предвидел.

– Ты?! – рука новоявленного немецкого дворянина невольно потянулась к эфесу…

А шпаги-то не было! Не купил еще. Только ножичек. Ну, в таком деле и ножик сгодится…

– Только не надо меня резать, – улыбнулась Марта. – Я против!

Как обычно, она была одета в мужское платье, какое носили местные простолюдины – просторная посконная рубаха, жилет, короткие узенькие штаны. Глянешь – смазливенький такой отрок, правда, если хорошенько присмотреться, то можно заметить и выпуклую попу, и упругую грудь, и все прочие аппетитные девичьи округлости… Если присмотреться. Но так… просторная рубаха надежно скрывала грудь, а наброшенный на плечи рваненький плащик – бедра.

– Против она… – хмыкнув, Никита Петрович неожиданно улыбнулся. – Ну, пошли, перекусим, что ли… Тут есть один кабачок… почти рядом…

– «Лидо»?

– Он…

Что делать с этой опасной и вредной девчонкой, Бутурлин решал на ходу. В буквальном смысле слова. Нудненький дождик, к слову сказать, перестал, и сквозь разрывы туч выглянуло яркое летнее солнце. Город сразу же стал каким-то нарядным, праздничным – сверкающие булыжники мостовых, чисто вымытые дома, ясные сияющие оконные стекла, высоченные шпили церквей, увенчанные золотистыми петушками.

Лучше всего от девчонки избавиться, причем – как можно скорей. Тут можно пойти у нее на поводу… якобы пойти. Чего-то ведь она попросит… Ну, ведь не зря же подошла, что-то ей точно надо. И как только умудрилась выследить?

– Я с самого пригорода за вами шла, – так же, на ходу, пояснила Марта. – Точнее – от русского подворья.

А! Тот мальчишка, что пристал к беженцам… Внимательней бы на него посмотреть… Да кто ж знал! И на старуху бывает проруха.

– И вот, осмелюсь предложить себя вам в услужение, – заглянув своему спутнику в глаза, девушка нагло улыбнулась.

– Ты ж меня чуть не отравила, дщерь! – наконец возмутился Никита Петрович. – А теперь в слуги набиваешься?

– Хотела бы отравить – отравила, – серые глаза девчонки сверкнули все с тем же нахальством. Вот уж, поистине, кому-то и наглость – второе счастье. – Но ведь не отравила же! Просто подумала – вдруг бы да вы меня убить захотели?

– Ой, и надо было прибить! Ой, надо… Ладно, пришли. Вон таверна-то… За один стол со мной не садись.

– Как можно!

– Будешь прислуживать… ну и так, невзначай, присядешь.

Оба были голодны, и сам «Эрих фон Эльсер», и Марта. Рига давно уже сделалась городом протестантов-лютеран, а эти люди не имели никаких календарных или праздничных постов, постились лишь по особым случаям – во время болезни, в период принятия какого-то важного решения, для укрепления веры и прочее. Постились строго, но недолго – два-три дня не ели вообще и молились, молились, молились. Пост без молитвы – курам на смех.

К лютеранской вере, скорее всего, принадлежала и Марта, а вот Никита Петрович исповедовал православие и старался посты соблюдать. Однако сегодня, слава Господу, был четверг – день обычный, скоромный, поэтому покушали всласть. На двоих съели жаренного на вертеле гуся с яблоками и кашей, половину вчерашнего поросенка, студень, ячневую похлебку с клецками, мягкие, выпеченные еще с утра, булочки, моченые яблоки, сыр, вареные вкрутую яйца… Запив все свежесваренным пивом, разом рыгнули – вот оно, славно-то как!