Марчин Вольский - Реконкиста

Про начало ссоры, закончившейся кулачным поединком, я знаю только лишь из рассказов свидетелей, поскольку сам сидел тогда в каюте, пытаясь нанести на карту нашу актуальную позицию, где-то юго-западу от Азорских островов. Когда я выбежал на палубу, поединок был уже в самом разгаре, на победителя было сделано немало закладов, причем, большинство моряков не давало ни малейшего шанса моему земляку из Розеттины. Павоне в хиляках не числился, однако, по сравнению с Вайгелем, громадным, словно северный тур (Ансельмо говорил мне, что еще совсем недавно таких чудищ можно было встретить в пущах Полонии и Литуании), он напоминал филигранную фигурку того типа, который любил ваять знаменитый Бенвенуто Челлини.

Вайгель был мастером в любой разновидности боя, исключая, разве что, словесных поединков, с языком он распрощался, когда его поймали в женском монастыре неподалеку от Булони, где он жестоко барахтался с сестренками, а епископский суд приговорил его к отсечению всех членов, с языка начиная. На языке, впрочем, все и закончилось, поскольку уроженец Бремена выломал решетки, стражников избил и отправился в море, где пристал к пиратам. Теперь же, готовясь к сражению, он весь намазался судовой смазкой и выглядел уже не как первобытный бык, но словно сам дьявол. Лино ничем подобным не занимался, разве что снял рубашку и обувь.

Какое-то время они кружили один вокруг другого. Наконец боцман атаковал. Атака длилась недолго, поднятая нога короля розеттинких подземелий попала в челюсть немцу. Великан, оглушенный, остановился. И как раз этим моментом воспользовался Павоне. Прекрасно нацеленный удар попал Хорсту снизу в подбородок. Под тяжестью упавшего тела палуба застонала. Среди болельщиков, а в особенности тех, кто поставил на немца деньги, раздался воплл разочарования, самые нервные начали выдирать свои выигрыши. Я же, ради формальности, стал считать: "Раз, два, три…", на "пять" Вайгель пошевелился, на "семь" уже стоял на коленях, а еще до того, как я произнес "девять", поднялся на ноги и помотал головой, словно пес, побывавший в воде.

Павоне не желал продолжать драку, но экипаж начал на него кричать, так что он направился в атаку. Боцман съежился, он стоял, закрывая руками лицо, колышась словно бык, ожидающий своей очереди на plaza del toros . Лино устроил показ своих боксерских умений, держа высоко защиту левой рукой, нанес серию ударов правой, которыз наклонившийся бременец даже не пытался парировать. Но эта серия не свалила его с ног. Напрасно Лино поправлял слева. Вайгель выдержал лавину ударов, собираясь в себе. Могло показаться, что чем больше принимал он ударом, тем больше силы он в себе накапливает. И наконец сделалось очевидным, что удары противника не производят на него особого впечатления. Тем временем Лино, который, по его же словам, добрые лет десять не выступал на ринге, устал. И вот тогда-то немец опять атаковал. Понятно, что Павоне пытался удержать его на расстоянии: он бил, отпрыгивал, снова наносил удары. И, наконец, дал загнать себя в угол уть ниже надстройки. Там Вайгель достал его и схватил в поясе так, что затрещали кости.

– Отпусти! – резко прозвучал голос капитана. – Хватит!

Я был уверен, что немец в ярости проигнорирует приказ. Но нет, будто хорошо дрессированная овчарка, он отпустил свою жертву. Лино, без чувств, свалился на палубу.

– Чтобы это было в последний раз, – сказал Каспар. – Избыток силы сохраняйте для врага. И предупреждаю, если кто еще раз зацепит мадемуазель Катони, ответит за это своей жизнью! – После этого указания он позвал меня к себе в каюту, где уже сидел padre Педро, где прибавил:

– А вы, маэстро, повлияйте на девку, чтобы одевалась скромнее, не шаталась без необходимости по палубе, и чтобы спрятала волосы или вообще их срезала.

– Я мог бы лучше проследить за ней, если бы она перебралась в мою каюту… – начал было я, только неумолимый взгляд отца Гомеса говорил без слов: "И никаких мечтаний!".

Несмотря на то, что, в соответствии с приказом капитана, Лаура стала ходить словно монашка (это заставляло ее страдать, а весте с ней страдал и я), через три дня случился новый инцидент. В экипаже имелся парусный мастер Жан, по причине чуть ли не девичьей красоты прозванный Жанеткой, о котором поговаривали, что половина экипажа с охотой была бы рада дорваться до его узенькой попочки, но мало кто пытался, поскольку парень, вроде бы как, был чемпионом в пользовании стилетом и был способен укусить не хуже кобры. Жанетка, отличаясь от остальной грубой черни, казалось, имел больше ласки у синьориты Катони. Он развлекал ее, завязывая различные узлы, учил метать нож. И вот однажды, расхрабрившись проявляемой ею приязнью, как-то вечером проскользнул в ее каюту, содрал с нее платье… Стены в пристройке, к счастью, были тонкими. Услышав сдавленный крик Лауры, я выскочил в коридор, устраивая много шума. Вайгель первым очутился возле меня, выбил дверь и выволок на палубу неудачливого любовничка, уже, кстати, голого.

– На рею его! – принял решение Гаспар Фруассарт.

– Не слишком ли большое наказание? – спросил я. – Это ему молодость в голову ударила…

– Имеются принципы для всей нашей братии. Непослушание означает смерть!

Мгновенно свернули петлю и опустили ее с реи. Никто из моряков не оспаривал капитанского приговора. Жан, казалось, и сам согласился с ним. Одна только Лаура начала плакать и просить, утверждая, что, возможно, именно она, частично, виновата в случившемся, поскольку и предположить не могла, что одними лишь разговорами сможет вызвать в парне столь сильное чувство. Капитан оставался несокрушимым. Девушка, рыдая, спрятала лицо на моей груди. Петлю уже накинули на шею осужденного, и уже собирались его подвесить, как из каюты вышел отец Гомес с распятием в руке. Палачи приостановились, считая, что капитан разрешит отпустить грехи несчастному, но padre смело обратился к Фруассарту:

– Дай команду освободить его!

– Это как? – удивился старый пират.

– Отпустите его, – повторил испанец. – Надвигается шторм, а за ним тяжкие испытания, так что парусный мастер будет нам необходим.

Слова священника прозвучали с удивительной силой, и, к моему изумлению, что-то затронули в душе капитана. По его приказу петлю с шеи Жанетки сняли, повешение заменили на пятьдесят ударов плетью, которые тут же и выписали.

Жан был жестоко иссечен, но доктор де Лис, который занялся ним, заявил, что ничего страшного не произойдет, если не считать шрамов, уродующих некогда привлекательную задницу.

Тем временем, следующие два дня стояла чрезвычайно замечательная погода. Я уже начал подозревать, что Педро шторм просто придумал, желая спасти парня. Но на третий день небо потемнело, и с севера на нас навалился ураган. Добрую неделю нас со страшной скоростью несло к югу. Когда, наконец, шторм прекратился, оказалось, что мы потеряли половину такелажа и трех моряков, которых смыло за борт; переломанных и вывихнутых рук я уже и не сосчитаю. Каким-то чудом мы не потеряли "Наутилуса", который заранее удалось вытащить на палубу, накрыть брезентом и хорошенько закрепить.