Сергей Лифанов - Держи на Запад!

— Только я не хочу наниматься на ваш завод, — заметил я в пространство.

— Мы это учтем, — ответил Барнетт и продолжил разговор с Фицджеральдом. Я снова, как при разговоре Дугласа с приказчиком из магазина одежды, почувствовал себя чем-то вроде манекена.

Несколько дней спустя по результатам этого разговора Барнетт и представитель Фицджеральда выехали в Форт-Смит, а я переселился из пафосной гостиницы в уютную комнату на краю города, неподалеку от завода.

Ричард выделил мне под конструкторское бюро светлое просторное помещение, и я снова начал делать машинку – с учетом выявившихся при изготовлении машинищи проблем. Как бы помимо дела, на заводе Фицджеральда начали производство конструктора, как и полагается, из железа, а не из фанерок, как мой образец, но в продажу пока не пускали – готовили к какой-то крутой промышленной выставке в Нью-Йорке. Там же планировали показать вентиляторы (если сторгуются с Джонсом и Шиллером), а также мою электрическую клавиатуру – и фиг с ней, что действующий приемно-печатающий аппарат пока построить не удалось. Я присобачил к ней валик с бумажной лентой, над которой в такт точкам-тире качался и наносил штрихи грифель. Полученное устройство мы обозвали электростенографом. Главное было успеть патентно защититься до выставки, а пока мы вели предстартовую подготовку, чтобы, если успеем, было что показывать. Брат и сестра Трейси здорово наловчились эти штришки расшифровывать, да и в десятипальцевом слепом методе неплохо напрактиковались, так что их тоже должны были захватить в Нью-Йорк.

Насколько я понимаю, у Фицджеральда были и другие товары, которые он готовил к нью-йоркской выставке, но я в эти подробности не вникал.

Иногда по вечерам за мной присылали экипаж, я переодевался в вечерний костюм и ехал к Фицджеральдам развлекаться. Оливия и Ричард знакомили меня со всеми, с кем имело смысл, на их взгляд, знакомиться в Канзас-сити. Естественно, все эти люди, с которыми мне надлежало знакомиться, были местными богатеями, так что вечерний костюм пришелся очень к месту. Я пару раз посетил театр, был приглашен к мэру и местному судье, а также, пока не двинулся лед на Миссури, успел стать чемпионом Канзас-сити по конькобежному спорту. В Штатах этот зимой случился коньковый бум, потому что в 1865 году одним из книжных бестселлеров стала книга Мэри Мэйпс Додж «Серебряные коньки». С коньками, вообще-то, американцы и раньше были знакомы, но как-то больше вприглядку: ну подумаешь, понаехавшие иностранцы на чем-то таком чудном по льду катаются? А сейчас, почитавши книжку миссис Додж, тоже решили попробовать. Ну а мне-то чего пробовать, если меня еще дошколенком на лед родители выводили? Одолжил коньки у Ричарда да нечаянно и пробежал дистанцию быстрее всех.

Тут-то и обнаружилось вдруг, что в Канзас-сити меня принимают за кого-то другого. Я, принимая поздравления с победой, скромно отвечал, что, мол, у нас в России даже медведи на коньках катаются, как вдруг меня переспросили с натуральным удивлением:

— Как, вы и в самом деле из России?

Я даже и не понял: я же вроде этого и не скрывал. Порасспросил Дугласа, и он, ухмыляясь, объяснил мне, что вообще-то в русском происхождении общественное мнение мне не отказывает, но полагает, что в Америку я прибыл много раньше, чем о том говорю – не в прошлом году, а по крайней мере лет десять назад, если не двадцать. А иначе почему я так хорошо по-английски говорю, да еще уйму чисто американских диалектизмов употребляю? Вот диалектизмы меня и выдали: я до войны был хлопковым плантатором в Арканзасе и воевал, само собой, на стороне Конфедерации – а иначе почему я так агрессивно с юнионистами разговариваю и почему свое участие в войне скрываю?

— И что теперь делать? — спросил я Дугласа.

Тот небрежно махнул рукой: легендой больше, легендой меньше… У него своих дел было по горло. Все-таки настоящим киборгом он не был, и диктовка в режиме четыре часа каждый день, не считая воскресенья, выматывала сильно, а он еще изыскивал время подвергать меня допросам. Не знаю, что он там у себя в блокнотах выписывал, а в моей тетрадке список того, что можно «изобрести», рос прямо как на дрожжах. Моральные волнения по поводу того, что я фактически занимался плагиатом, воруя изобретения, которые должны были вот-вот изобрести неизвестные мне люди, давно уже меня не волновали. Если б я приволок из будущего готовые чертежи и технологии – может быть, да, это воровство и ай-яй-яй, а вот вы попробуйте хотя бы пишущую машинку сделать, просто зная, как это приблизительно выглядит. Конечно, я имел несомненную фору перед настоящими изобретателями – я знал, что в результате получится и насколько будет востребовано… в этом смысле, мне, конечно, было легче. Когда-то давным-давно читал я фантастический рассказ: собрали группу ученых, рассказали о каком-то невероятном изобретении, сообщили, что автор изобретения погиб вместе с чертежами, и все, что есть – любительский кинофильм, где он это изобретение демонстрирует. Ученые дружно сказали, что это шарлатанство, а фильм – какой-то трюк, но кое-какие соображения у них появились: они же видели, что эта штука работает! Она возможна! Так почему бы им не повторить? И сделали они такую штуку, а потом им сказали, что это был эксперимент… да-да-да, и фильм – действительно трюк, и никакого изобретателя с его невероятной машиной не было…

С Фицджеральдом мы не сработались. У нас отлично получалось общаться на нерабочие темы, обсуждать литературу, театральные постановки, события в Канзас-сити и Штатах, даже о будущем мосте через Миссури и о преимуществах бессемеровской стали мы могли разговаривать без проблем, но когда он начинал лезть в тонкости моих чертежей – тут у меня никакого терпения не хватало. Какая-то мания у него была все улучшать! Понятное дело, в конструкторе или вентиляторе много не наулучшаешь, так он лез в пишущую машинку. А чего там улучшать, если там еще нормальной-то конструкции не было, я чуть не методом тыка подбирал форму деталей, а тут влезал в конструкцию руководящим пальцем Ричард, говорил, что этот узел, например, можно сделать вдвое проще, я, бросив все, начинал этот узел упрощать, а потом оказывалось: Ричард вовсе не учел того, что этот узел должен еще туда-сюда двигаться. Пару раз он меня так с рабочих мыслей сбивал, а потом я его послал, он меня послал, мы, как два придурка, поорали друг на друга, выговорились, посидели, обмениваясь мрачными взглядами.

— Ну какой ты европеец? — укоризненно сказал он. — Европеец в жизни не позволит себе орать на хозяина завода. Американцы – те могут.

— Я не европеец, — ответил я. — Я русский.

— А русские разве не европейцы?