Игорь Валериев - Поход [litres]

– Тимофей Васильевич, а как вы видите решение данного вопроса?

– Ваше превосходительство… – начал я.

– Без чинов, мы же договорились, – перебил меня генерал.

– Аркадий Семенович, я думаю, что надо начать с себя, – ответил я.

– В каком смысле? – поинтересовался Беневский.

После этого вопроса я рассказал присутствующим за столом, как получил в качестве наград два имения под Петербургом и как там, благодаря моему управляющему Сазонову, работает «колхоз». Результаты, кстати, действительно были впечатляющими. За неполный десяток лет Александр Иванович в Курковицах и Калитино организовал супердоходное предприятие по производству картофеля и производных из него, а также масла и круп. Шестьдесят пять дворов, бывших изначально, уже приближались к ста. Стала ощущаться нехватка моих земель для дальнейшего развития, но при этом все крестьянские семьи имели новые дома. С личным хозяйством у них, правда, как-то не заладилось. В своём письме ещё пять лет назад Сазанов описал, как крестьяне по договору аренды получили в своё распоряжение полагавшихся им коров, но через пару месяцев вернули их на общую ферму. Работать за денежку оказалось более выгодным, а масло и молоко, да и тот же обрат они получали по договору. Небольшие огороды во дворах остались, но это из-за крестьянской упёртости. Чтобы было! Смертность в имении была минимальной, с долгами все расплатились. Вкалывали, конечно, хорошо, но и жили по сравнению с другими, я бы сказал, отлично. Ну, и мне на карман капало.

На моё описание «колхозов» очень жарко отреагировал младший Беневский.

– Тимофей Васильевич, получается, что вы у себя в имении создали коммуну?

– Боюсь вас разочаровать, Иван Аркадьевич, но это не совсем коммуна. Тут Мария Аркадьевна назвала вас «толстовцем». Это так?

– Да, я являюсь единомышленником Льва Николаевича и по окончании обучения в университете, где изучаю сельское хозяйство, хочу создать в нашем имении такую коммуну.

Я заметил, как поморщились родители Ивана, но перебивать его не стал.

– Лев Николаевич – это не только великий писатель, он еще и современный философ с самой большой буквы. Его учение перевернёт сознание людей, – продолжил младший Беневский.

«Ё… твою мать, яти его в душу, – подумал я. – Одна будущая эсерка, второй упёртый толстовец. Куда родители смотрели? Вот это я попал! Но второе хоть не так заразно!» – успел я подумать перед тем, чтобы сообразить, что буду отвечать.

– Когда люди изменятся, царство Христа установится на земле, – Иван сделал паузу и спросил: – А вы, Тимофей Васильевич, знакомы с учением Льва Николаевича?

– Если вы говорите о трактате «В чём моя вера?», то читал.

– И где же вы достали его? Цензурой он запрещён и если бы ни был выпущен в Швейцарии, то просвещённые люди так бы никогда не смогли ознакомиться с новым философским взглядом на религию, – поинтересовался младший Беневский, а его сестра посмотрела с явным удивлением.

– Иван Аркадьевич, моё место службы в конвое наследника престола позволило ознакомиться с многими трудами, недоступными большинству населения Российской империи.

– И что можете сказать о трактате Толстого?

– В чём-то согласен, но большинство постулатов не приемлю. Эта философия, действительно, для царства Христова на земле, когда на всей планете живут идеальные люди и нет войн. Пока же вся история человечества, что до прихода Христа, что после него, – это череда войн, уничтожающих людей и стирающих государства с карты мира. Поэтому «непротивление злу», отказ от войн, осуждение присяги властям, которая по Толстому запрещена Христом – «не клянитесь вовсе», считаю блажью человека, не знающего, чем занять себя. Про таких в народе говорят – «с жиру бесится»! Вот увидите, Иван Аркадьевич, что очень скоро Льва Николаевича Святейший Синод или предаст анафеме, или вовсе отлучит от церкви.

– Думаю, Тимофей Васильевич, вы несколько перегибаете, – вступил в разговор отец семейства. – Всё-таки Толстой – это великий писатель.

– Аркадий Семёнович, я уважаю Льва Николаевича как писателя, но его философские взгляды – это подрыв религиозных основ православия. А казаки последние четыреста лет живут с девизом: «За Веру, Царя и Отечество», – ответил я.

– Получается, вы против коммун единомышленников, о которых говорит Лев Николаевич, – насупившись, произнёс Иван.

Как же, великие философские взгляды его кумира только что назвали блажью бесящегося с жира человека.

– Отчего же! Если люди хотят жить по таким принципам, то флаг им в руки и пожелание всего хорошего.

– А при чём здесь флаг в руки? – видимо, переварив информацию и сделав для себя какие-то выводы, весьма оживлённо спросила Мария.

– Мария Аркадьевна, весной одна тысяча восемьсот пятьдесят восьмого года сорок три взрослых человека, назначенные «единомышленниками», прибыли на берег Амура, воткнули в землю флаг Российской империи, вкопали столб и прибили к нему дощечку с вырезанной надписью «Станица Черняева», где позже родился я. Сражаясь со зверями и хунхузами, специально отмечаю для вас, Иван Аркадьевич, сражаясь, а не «непротивясь злу», станица росла и развивалась. За сорок два года количество станичников увеличилось почти в десять раз и продолжает расти. Поэтому, Иван Аркадьевич, если вы будете придерживаться принципа «непротивление злу», то коммуну организовывайте где-нибудь в самой безопасной российской губернии под боком у полиции и жандармов, которые смогут вас защитить от тех, кто не проникся светлыми идеями Льва Николаевича Толстого. Правда, в этом случае флаг вам не понадобится.

– А, Ванечка! Теперь Тимофей Васильевич и тебя приземлил! – со смехом произнесла Мария и показала язык брату.

– Мария, как не стыдно! – строго произнесла мать семейства. – Что за поведение?!

Не успел я что-то ещё сказать, как Нина Викторовна, видимо, решила сменить тему.

– Тимофей Васильевич, у вас в станице, наверное, много родственников? – спросила она.

– Когда мне было двенадцать лет, при нападении хунхузов на станичный обоз погибли мои родители, десятилетняя сестрёнка пропала. Ещё раньше погибли два младших брата отца. Один погиб во время первого срока службы, также от рук бандитов, второго на охоте порвал тигр-людоед. По материнской линии родственников не осталось, а дед умер, когда мне было четырнадцать. Поэтому в станице меня ждут только могилы родственников. Если получится вырваться со службы, обязательно их навещу.

– Простите, Тимофей Васильевич, – старшая Беневская вновь достала платок и приложила его к глазам. – Как же вас жизнь потрепала! А сколько вам лет?

– Двадцать семь в декабре исполнится.

– Только двадцать шесть, а уже седые пряди в голове!