Александр Харников - Турецкий марш [litres]

Я думал озадачить его организацией побега, но потом подумал, что этой малопочтенной семейке лучше не доверять подобные мысли. То же касалось и бедной Катрионы. Поэтому я лишь сказал:

– Хорошо, барон. А вместо процентов будет достаточно, если вы уговорите ее величество дать мне свободу.

– Можем попробовать, конечно, но я не очень верю в успех. Впрочем… вода, как вы знаете, камень точит, так что через какое-то время, может быть, что-то и получится.

Раскланявшись и пообещав вернуться ко мне на следующий день, представитель банкирского клана покинул мое новое обиталище. Естественно, после его ухода в двери заскрежетал ключ: меня снова запирали.

20 (8) ноября 1854 года.

Эски Джума [47] Ныне Тарговиште. , госпиталь.

Штабс-капитан Домбровский Николай Максимович, пациент

Я очнулся оттого, что рядом со мной кто-то горько рыдал. Голова раскалывалась, сильно болела нога. Каким-то образом открыв глаза, я увидел… Мейбел. С трудом улыбнувшись, я спросил:

– Мейбел… милая… откуда ты… где я?

– В госпитале! А надо было бы тебя сразу в сумасшедший дом отправить. Второй раз уже доставляют тебя ко мне в таком виде… Пройди одна из пуль на полдюйма в сторону – и что бы я делала? Хоронила тебя? И как мне было бы дальше жить?

Какая-то смутно знакомая врачиха заглянула в палату:

– Мейбел, ты что? Ему покой нужен.

Та чуть сникла и, посмотрев на меня достаточно грозно, продефилировала в сторону выхода из палаты.

А докторша подошла ко мне и с улыбкой сказала:

– Ничего страшного с тобой не произошло. Нога заживет, а на голове шрам останется, да и то его под волосами не видно будет. К тому же шрамы украшают настоящего мужчину.

– Доктор, я не помню ничего.

– Просто ты был под наркозом, оттого и не помнишь. Скоро, как Шварценеггер, вспомнишь всё. Меня-то хоть знаешь?

– Вспомнил! Саша Иванова! А вот где я и как сюда попал?

– Ты находишься в госпитале в Эски Джума. Тебя и некоторых других эвакуировали на «тиграх» из Алфатара. Вовремя эвакуировали. Если бы не успели, то ты бы оказался не здесь, а в могиле.

– А мы победили?

– Вы там еще кое-как рыпались, и если бы не прибывшее вовремя подкрепление, то турки могли бы и дожать вас. А так их побили – и тех, кто пришел из Хаджиоглу Пазарджика, и тех, кто шел с юга. А тебя нашли в роще без сознания.

– А Мейбел…

– Ты бы видел, как она убивалась, когда тебя увидела… Прямо как Ярославна на городской стене Путивля. Ладно, не бери в голову, все пройдет. А теперь давай я тебя осмотрю.

Скинув одеяло и простынь и задрав ночную рубашку, коя, как оказалось, была единственным, что было на меня надето – мне вдруг стало неожиданно неловко от того, что другая женщина видит то, что, по идее, принадлежит Мейбел, и мне пришлось себя уговаривать, что она врач, – она сняла повязку, осмотрела глубокую ссадину (пуля, похоже, прошла по касательной), помазала ее чем-то, отчего та заболела еще пуще, вновь перевязала меня. Потом она осмотрела мою голову, точно так же помазала ее и наклеила пластырь.

– Ну что ж, больной, выглядишь ты хорошо. Тебе это… в туалет… не надо?

– Да нет вроде, – немного подумав, ответил я.

– Ну, если что, утка у тебя под кроватью. Дашь знать. Я пошла дальше, а Мейбел сейчас к тебе вернется. Или, если что, кричи – придет ближайшая медсестра.

И Саша вышла. А я, несмотря на отчаянную головную боль, попытался припомнить, что же произошло у этого проклятого Алфатара…

Вот движутся по дороге турки – все ближе, ближе. Впереди идет конница, за ней – какие-то повозки, далее – одна за другой четыре пушки сравнительно небольшого калибра, за ними еще конница. Турок так много, что из моего окопчика – полметра в ширину и в глубину, два метра в длину – не видно конца колонны. Ну что ж, бояться будем потом. Если оно будет, конечно, это «потом».

Я выцеливаю едущего впереди колонны турка в шитом золотом мундире, с эполетами на плечах. Выстрел. Он падает кулем. Пока до турок дошло, что происходит, стреляю по второму, тоже с эполетами, хоть и не в столь красочном мундире. Этот упал с лошади, надсадно вопя. Эх, похоже, его я только подранил…

Тут в бой вступают пулеметы, потом слышатся залпы штуцеров. Но уже через несколько секунд турки спешиваются, кто-то пытается увести коней, что не так-то и просто, если учесть, что по обеим сторонам дороги распаханные поля. Еще минута, и они залегают, кто на дороге, а кто и прямо в поле, в грязь. Турки пытаются развернуть артиллерию…

Ну что ж, попробуем достать пушкарей. Выстрел – и человек, отдававший команды у первого орудия, падает как подкошенный. Расчеты других орудий расстреливают очередями пулеметы.

Порядок, турки даже не успели ни одного орудия зарядить. Кто-то спешно копает землю у дороги, затаскивает пушки в импровизированные капониры, но огонь с нашей стороны останавливает их. С их стороны тоже раздаются выстрелы: пока одни заряжают, стоя на коленях, другие лежа стреляют, причем, увы, достаточно метко. Но все равно ситуация напоминает пат в шахматах: вперед продвинуться они не могут – пулеметы не дают им и головы поднять, но и у нас шансов особых нет. Вскоре на их позиции начинают падать мины – начинает работать второй миномет на хаджиоглуйской (ну и названьице!) дороге, вместе с еще двумя пулеметами – оттуда как раз слышна ожесточенная перестрелка.

Посмотрим, как болгары покажут себя в деле, думаю я, не все же им безоружным глотки резать. И тут вспоминаю: вроде снайперу нужно позицию менять, во всяком случае, так в инструкциях написано. Перекатываюсь из первого своего окопчика в сторону второго, уже почти докатился, и…

По ноге словно кто-то ударил палкой. Ныряю в окопчик, смотрю: нога в крови. Открываю аптечку, достаю жгут, перетягиваю ногу чуть выше раны, затем срезаю штанину. Похоже, что кость не задета… Ага, вот шприц – антишоковое… Мажу ранку какой-то гадостью из тюбика, перебинтовываю, глотаю таблетку, запиваю водой из фляги и опять приникаю к прицелу. Что-что, а стрелять я пока могу.

И тут происходит непоправимое. Греческие ополченцы несутся толпой на турок с саблями и пистолетами в руках. Турки их расстреливают: условия близки для них к полигонным, но что еще хуже, греки полностью перекрывают нам сектор обстрела. Вскоре от греков остаются рожки да ножки, а по моей рощице прямой наводкой бьет турецкое орудие. И это последнее, что я помню…

В коридоре послышались шаги; это не Мейбел, это явно мужчина, подумал я. И тут входит Николай Ильин, с рукой на перевязи, бодрый и довольный жизнью.

– Ник! Ну как ты?

– Нормально, Колян. А ты?

– Ничего страшного. Вот только кость задело. Больно, но я терплю. А у тебя, как я слышал, тоже все более или менее в ажуре. Пуля прошла сквозь мясо, а по голове тебе каким-то камнем ударило, когда снаряд взорвался на небольшом отдалении. Но черепушка у тебя оказалась на удивление крепкой. Невеста твоя рассказала мне… И откуда у женщин столько слез берется?