Александр Харников - Русские своих не бросают: Балтийская рапсодия. Севастопольский вальс. Дунайские волны [сборник litres]

– Чарли, – ответил я, – а вам не кажется, что эти, как вы сказали, скоты вам теперь не нужны? Зачем лишние свидетели и лишние проблемы? Как говорил в моем времени один политический деятель, «нет человека – нет проблемы» [56] На самом деле Сталин такого не говорил; это выражение придумал для него Анатолий Рыбаков в романе «Дети Арбата», что он неоднократно подчеркивал. .

– А вы молодец, – заулыбался Каттлей, – хорошо, что вы понимаете меня с полуслова. Так что завтра мы с вами двинемся в путь. Старая добрая Англия ждет нас…

– Только вот последнее условие, – зачем-то добавил я. – От Елизаветы, так я полагаю, вы тоже намерены избавиться?

– Именно так, – ответил тот. – Вы же сами сказали, что нет человека – нет проблемы.

– Я хочу, чтобы она осталась жива.

Каттлей посмотрел на меня с некоторым удивлением.

– Видите ли, она вряд ли теперь сможет послужить вам по назначению – эти польские скоты, скорее всего, уделали ее так, что она не скоро поправится.

Конечно, подобного рода «услуги» меня интересовали меньше всего, да и оставался я с ней все это время только ради дела. Да и без нее будет намного проще – ведь кто знает, что она выболтает нашим врагам. Но… Мне вспоминался жаркий августовский день под Иловайском и труп моей Сони, над которой надругались такие же скоты. Да, Лиза – предатель, да, она враг, но она женщина. Кроме того, русские своих не бросают. И я попытался:

– А вы не подумали, что она может знать то, что не знаю я? Да и проверить то, что я вам расскажу, можно будет только с ее помощью.

Чарли вдруг усмехнулся:

– Да, вы, наверное, правы. Только наедине вас я оставлять не буду. Кто знает, что вы вдвоем понапридумываете… Пусть она поспит эту ночь на охапке сена, невелика птица.

Но человек предполагает, а Бог, как известно, располагает. Раздался крик, и Каттлей, схватив лампу, побежал к выходу. Вскоре послышался выстрел, а затем Чарли вернулся и сообщил мне:

– Эти скоты потащились к ней за еще одной порцией развлечений. И когда она укусила одного из них за… в общем, ему было очень больно. Он оттолкнул ее. Она упала на сено и напоролась на торчавшие в нем вилы. Когда я пришел, она уже не дышала.

– А кто стрелял?

– Я стрелял. Пристрелил убийцу, а другие двое вот-вот отправятся на незапланированную морскую прогулку при лунном свете.

– От трупов избавятся?

– Именно. Не знают, глупцы, что им вскоре предстоит похожее путешествие в один конец.

– Очень на это надеюсь.

– Алан, – он кивнул одному из своих мордоворотов, – покажет вам вашу комнату. Спокойной ночи. Завтра ранний подьем – нам с вами предстоит дальняя дорога.

10 (22) октября 1854 года. Гельсингфорс

Иванов Валентин Алексеевич,

корреспондент «Голоса Эскадры»

Рассчитавшись с мадам Швартцберг (а до того, расчувствовавшись, сунув в ладонь Изольде серебряную полтину «на память» – зря, конечно, мне эти деньги еще пригодились бы), я вышел из неприметного дома без единой вывески, который мне порекомендовал один знакомый. И правда, девушки тут были чистые (хотя у меня и хранилась упаковка антибиотиков «на всякий случай», не хотелось ее зря расходовать), практически сплошь местные финки и шведки – высокие, с почти мужскими чертами лица, и в постели, как правило, умело изображавшие бревно.

А вот Изольда из «лопарей» – хрен знает, что это за народ такой [57] Так на Русском Севере именовали саамов. – маленькая, пухленькая, с темно-русыми волосами, карими и чуть раскосыми глазками – понравилась мне намного больше, тем более и сам «процесс» проходил с ней куда приятнее. Она переплюнула не только «валькирий» мадам Швартцберг, но даже и саму Лизку Бирюкову.

Еще недавно Лизка была моей регулярной партнершей по работе в горизонтальном положении. Но недавно она нашла какого-то курсантика, и с тех пор я переспал с ней всего пару раз, причем она сначала выпытывала у меня все новости про Гельсингфорс и Свеаборг, а также про флот, и только потом милостиво соглашалась раздвинуть ноги. Так что если бы не дом мадам Швартцберг, я б давно уже загнулся от излишнего воздержания. На него уходили практически все мои деньги – один «сеанс» с Изольдой стоил целых полтора рубля, с наценкой за экзотику. Остальные ее «девочки» отдавались и за целковый (оцените, кстати, иронию в наименовании последнего) – но что поделаешь… С женщинами я тут вне подобных заведений не общаюсь, а «европейские ценности» радужного типа – это не для меня.

У меня осталось всего семь рублевых монет и горстка мелочи. Получка же будет лишь послезавтра. А завтра с утра – труба зовет в поход – сяду я на пароход и отправлюсь в Питер, придворным корреспондентом – получается, что на место Лизкиного нового хахаля. Куда он делся, меня интересовало мало. Скорее всего, он, как и многие из наших, поддался патриотическому порыву и отправился на турецкий фронт. Я же хоть Родину и люблю, но на вопрос, готов ли я за нее умереть, отвечу фразой из известного еврейского анекдота, хоть я и никакой не еврей: «А кто тогда будет любить Родину?»

Напоследок я решил заглянуть в известное мне питейное заведение недалеко от моего обиталища. Местным, равно как и нижним чинам, посещение сей пивнушки возбранялось. Я же, хоть и не захотел вступать в вооруженные силы этой страны (знаете же, как пел Розенбаум, «на войне как на войне, иногда стреляют», а мне моя шкура дорога), все равно числился кем-то вроде офицера, и меня сюда пускали. Но местные офицеры, увы, не горели желанием выпить с непонятным субъектом в цивильном. Так что я цедил свое пиво, заедая его силакатом – финской жареной селедкой – в полном одиночестве за угловым столиком.

– Простите, милостивый государь, – неожиданно услышал я, – это место свободно? А то все другие столы заняты…

Сказано это было на хорошем русском языке, но со странным акцентом – вместо «рь» в «государь» мне послышалось скорее «ж», а «знаете» было скорее похоже на «знаетэ». Я кивнул – мол, садитесь, жалко, что ли.

Незнакомец, устроившись за столиком, протянул мне руку:

– Зигмунд Шен… Ковальский, служу в департаменте… э-э-э… снабжения.

– Валентин Иванов, корреспондент. Очень приятно, господин Шенковальский.

– Простите, Ковальский моя фамилия, – ответил тот.

Охотно верю, подумал я. Ковальский для поляков – это как Иванов для русских. Вот только я самый натуральный Иванов, а Ковальский, похоже, липовый – настоящая фамилия моего нового знакомого явно начинается на «шен». Интересно, что ему от меня нужно…

– Позвольте заказать для нас с вами четушку [58] Четушкой именовалась одна пятидесятая ведра, или 246 миллилитров. После перехода на метрическую систему ее переименовали в известную всем «чекушку», емкостью в четверть литра. местной водки, чтобы выпить за знакомство. Она настроена на анисе и имеет весьма мягкий вкус.