Александр Харников - Русские своих не бросают: Балтийская рапсодия. Севастопольский вальс. Дунайские волны [сборник litres]

Я услышал жуткие вопли – и только через несколько секунд понял, что от страха орут не только матросы вокруг меня, но и ваш покорный слуга. И я поскорее закрыл рот.

К счастью, «стрекоза», погубив наш флагманский корабль, уже улетала. Крики ужаса и отчаяния стали потихоньку затихать. Но тут взлетел на воздух пороховой погреб «Турвилля», и несколько его горящих обломков упали на нашу палубу. Матросы, к моему великому изумлению, тут же бросились тушить возникшие очаги пожара, даже не дожидаясь моего приказа. А я задумался.

Мне уже стало понятно, что эта страшная «стрекоза» – новое и смертельно опасное русское оружие. И что бороться и побеждать такие аппараты, летающие по воздуху и сеющие вокруг себя смерть, у нас просто нет шансов. Меня посетила крамольная мысль – а не зря ли мы сюда приперлись? В том, что мой дед остался в России и там женился, виноват только он, а никак не вся Россия. А пришел он сюда точно так же, как и я, думая, что идет воевать с варварами… И точно так же Великая армия того, настоящего императора Наполеона, была разбита даже без подобного русского оружия. А теперь оно у них есть…

За этими невеселыми мыслями застал меня боцман Ленотр, пинками гнавший перед собой четырех матросов.

– Лейтенант, по вашему приказу я привел беглецов. Что прикажете с ними делать?

16 (4) августа 1854 года.

Борт учебного корабля «Смольный»

Джеймс Арчибальд Худ Катберт, пациент

– Ники! Рад тебя видеть! – закричал я, увидев высокую фигуру моего нового друга на пороге кубрика.

– Добрый день, Джимми! Привет тебе от сестры. Я ее вчера видел.

– Ну вот, видел ее вчера, а привет передаешь только сегодня! Не стыдно? Шучу, шучу. Расскажи, как там она?

– Трещина кости руки, пара небольших ран – там, где китовый ус корсета впился в… ну, ты понял. А так все у нее хорошо, и она находится в весьма боевом расположении духа. Меня вначале невзлюбила, – и тут Ники улыбнулся, показав, что это было лишь вначале.

– А почему? – поинтересовался я.

– А потому, что она определила по акценту, что я – янки. А янки она не слишком жалует.

– Интересно, очень интересно… Прошлым летом мой приятель по колледжу Нью-Джерси был у нас в гостях. Он настоящий янки, из Коннектикута, не чета тебе, нью-йоркцу. И ничего, Мейбел с ним вполне дружелюбно разговаривала.

Ники замялся. Было видно, что что-то он недоговаривает. Но он всего лишь сказал:

– Для нее янки – это те, кто пытается всячески навязать свои порядки Югу.

Я задумался.

– Да, так оно и есть. Но есть северные политики, и есть нормальные северяне. И с ними у меня проблем не было. Ну, да ладно, что ты ей сказал такого, что она к тебе сразу стала относиться лучше?

– А то, что я согласен. И что я за свободу Юга. Хотя и против рабства.

Да, подумал я, странная логика, однако. Как одно (свобода Юга) сочетается с другим (отмена рабства)?

Вслух же я сказал:

– Ники, рабство – краеугольный камень нашей экономики. Без него у нас просто некому будет рабо-тать на плантациях. Хотя, конечно, того, о чем написала эта гадина Бичер-Стоу в своей «Хижине дяди Тома», у нас почти не бывает. Но из-за ее писанины от меня отвернулись многие мои сокурсники с Севера.

– Знаю, – улыбнулся мой собеседник, – если здоровый молодой раб стоит от двух с половиной тысяч долларов, какой дурак будет их просто так калечить?

Я присвистнул.

– Вот именно. Но тогда почему ты против рабства?

– А вот представь себя на месте раба. Да, тебя кормят обычно неплохо, да, твою старость обеспечат, но ты все равно несвободен. Нравится тебе такое?

– Многие мои знакомые тебе скажут: негры – это не совсем люди, они, скорее, скот. Да и вообще рабство – для их же блага. А я не знаю, что и думать. Ведь я вырос на плантации, где у меня всегда были и кормилица, и слуги, и товарищи по игре – все негры. Не скажу, чтобы они были похожи на скот. Они такие же люди, как и мы с тобой.

– Вот поэтому я и против рабства, – улыбнулся Ники. – Другой вопрос, что делать с ними, когда они станут свободными? И этот вопрос нужно будет заранее проработать. А то… – и он вдруг замолчал со странным выражением лица.

Да, он и здесь чего-то явно недоговаривал, но я решил на него не давить. Пока не давить. И сказал в ответ:

– Есть у меня друзья, так называемые огнееды…

– Сторонники независимого Юга? И ярые защитники рабства в одном флаконе?

– Вижу, что ты про них слышал.

– Ну да. И если мы будем бороться за свободу Юга, то они – наши союзники.

Я посмотрел на него с изумлением:

– Что, так моя сестра на тебя подействовала?

Ники слегка покраснел. А я подумал про себя: да, парень, похоже, она тебе понравилась. И вообще, конечно, я его почти не знаю, но из всех потенциальных мужей для Мейбел он пока что мне по сердцу больше всех. Тем более, зря, что ли, мне дали право одобрить любой ее союз. Надо будет у нее спросить, понравился ли он ей.

А Ники тем временем продолжал:

– Джимми, ты тогда так и не успел рассказать, как вы оказались в Бомарзунде.

Ага, подумал я, переводит разговор. Откашлялся и начал свой рассказ:

– Родители решили меня послать после окончания университета в Европу. А у Мейбел год назад умер жених, и ей пора было подыскать нового. И я взял ее с собой, но ни один из потенциальных кандидатов ей не понравился. Ладно, не буду забегать вперед. Одним словом, приехали мы в Англию, к нашему кузену Алджи Худу. А потом…

Тут вдруг открылась дверь, и мой знакомый Александр завел чуть прихрамывавшего мальчика, по виду лет девяти-десяти, и указал ему на вторую кровать, после чего с подножия снял карточку, на которой было написано «Альфред Черчилль», и вставил новую – «Леонард Блейк».

Посмотрев на нас, Александр сказал:

– Познакомься, Джимми, это твой новый сосед – юнга с одного из английских кораблей. Вряд ли он тут надолго задержится, но пару дней все же полежит – англичане его так избили, что мы его оставим под наблюдением – мало ли что. Николас, ты можешь с ним поговорить, если хочешь, Лена говорит, что ему – можно.

Он вышел, после чего Николас подошел к мальчику и протянул ему руку.

– Давай знакомиться. Меня зовут Николас Домбровский. Это – Джимми Катберт. А тебя зовут Леонард?

– Ленни, сэр. – Мальчик съежился, словно ожидая удара, и взглядом затравленного зверька посмотрел на Ника и меня.

– Не бойся, Ленни, никто тебя здесь не тронет. Здесь Россия, а не Англия, – улыбнулся ему Ники.

– Я уже один раз пробовал убежать от них, – заплакал вдруг мальчуган. – Они меня потом долго били, а потом посадили на цепь в трюм, к крысам… – и он зарыдал еще сильнее. – Не отдавайте меня им.

Ники с жалостью посмотрел на него, встал и сказал:

– Не отдадим, не бойся. Расскажи мне все, а я поговорю с командованием. Я, вообще-то, журналист и могу написать про тебя в газету. Можно?