Андрей Посняков - Орда (Тетралогия)

Выл ветер, свистел летящий со скоростью пули песок, и было не повернуться, не рыпнуться, не шевельнуться — ну, точно, в могиле! Баурджин уже и не сознавал даже, кто он — советский генерал или монгольский кочевой паренёк, да и всё равно уже, похоже, было, что так, что эдак… И на грудь вдруг навалилась такая жуткая тяжесть, что стало тяжело дышать, а в глазах замелькали круги — ярко-зелёные, синие, жёлтые…

Дубов уже только потом понял, что, по сути, его спасла лошадь. Неказистый, но верный и выносливый конь. Уж он-то забеспокоился, расшевелился, растолкал песок… впуская струю чистого воздуха и нереально голубую краску небес! Боже, неужели все? Неужели выбрался? Не в силах даже отряхиваться от песка, Баурджин перевернулся на спину, распахнул тэрлэк и задышал полной грудью…

В небе мелькнула вдруг стремительная чёрная тень. Кречет? Орел? Сокол? Дубов присмотрелся и не поверил глазам своим, узнав хорошо знакомый силуэт… японского истребителя! Ну да, он и есть. Маленький такой, юркий. «Девяносто шестой» серии, с расчалками на неубирающихся шасси, устаревший уже к Халкин-Голу, но тем не менее использовавшийся самураями вполне эффективно… Откуда он здесь взялся? Чёрт, кажется, заметил! Небольшой самолёт, жёлто-зелёный, с красными кругами Ямато на крыльях, вдруг начал пикировать, открывая огонь из пулемётов. Дубов инстинктивно вжался в песок… И вдруг осознал, что ничего не слышит. Ни воя двигателя, ни громового треска очередей, ни свиста пуль. Баурджин поднял голову, увидел, как тает в прозрачном воздухе рвущийся к земле истребитель.

Мираж! Чёрт побери, мираж!

Но — для миража нужны основания! Значит, всё же этот самурайский аэроплан где-то существовал?! Где? Или это привет из того далёкого времени, которое здесь ещё будет?

Усевшись на корточки, юноша потряс головой. Чёрт с ним, с миражом, не о нём сейчас думать надо. Ворюги… Впрочем, к чёрту ворюг вместе с украденными баранами. Кэзгерул! Где ж он? Неужели не выбрался?

Поднявшись на ноги, Баурджин, пошатываясь, побрёл к каменному столбу, благо тот был хорошо виден. Именно там и должен обретаться напарник. Поначалу каждый шаг давался юноше с большим трудом — от долгого лежания в песке затекли все суставы, однако чем дальше шёл Баурджин, тем легче ему становилось. Позади вдруг послышалось ржание — это прорывался через пески конь. Юноша улыбнулся — всё же хорошо иметь лошадь.

Ну и песка же нанесло! Судя по заметённому столбу — метра на два — два с половиной, уж никак не меньше. И конечно же, не видать никого — ни Кэзгерула, ни его лошади. Что ж, придётся копать. Как там поётся в песенке археолога? А чёрт его знает, как там у них поётся? Нечего петь, копать надо.

И Баурджин остервенело врылся в песок с упорством и неизвестно откуда взявшейся энергией, сделавшей бы честь и какому-нибудь шагающему экскаватору. Рыл, рыл и рыл. Сдирая в кровь кожу на ладонях, отфыркиваясь от набивавшегося в рот песка и время от времени протирая глаза, красные от песчаной пыли. Ну, где же ты, Кэзгерул Красный Пояс, молодой парень-кочевник с длинными пепельными волосами и глазами цвета густо-голубого предгрозового неба. Так не похожий обликом на привычных монголов. Впрочем, тут много было непохожих — зеленоглазых, светловолосых, рыжих…

Перерыть вручную, даже без завалящей какой-нибудь лопаты, целый бархан — безнадёжное предприятие, настоящий трудовой подвиг, вполне сравнимый, скажем, со строительством Днепрогэса или Магнитки. Но ведь они-то были-таки построены! А значит, и здесь не всё так плохо. Главное, не останавливаться — рыть. Нет, отдышаться всё ж таки нужно. Ну, хоть чуть-чуть… А теперь — снова…

Баурджин рыл до темноты. И никого не нашёл! Слой нанесённого злобным смерчем песка оказался слишком уж толстым. Да и ясно было, со всей отчётливостью ясно, что, даже и откопай он Кэзгерула, вряд ли парень к этому времени будет жив. Давно задохнулся либо раздавлен. Иного, похоже, и быть не могло. Эх, крестик бы какой-нибудь сладить — Кэзгерул ведь христианин, как многие кочевники, хоть и христианство у них, честно говоря, какое-то странное. Что упрекать, каждый верит, как может. Удивительно уже одно то, что здесь, в этих жутких песках на окраине мира, знают и почитают Христа…

Рано! Баурджин с остервенением передёрнул плечами. Рано хоронить напарника. Пока ещё хоть немного светло, пока есть хоть какая-то надежда… а даже если и нету… Рыть! Рыть! Рыть!

И юноша вновь зарылся в песок. Даже не почувствовал, как кто-то, неслышно подойдя сзади, похлопал его по плечу…

— Хорошо копаешь! Что, клад нашёл?

Баурджин оглянулся:

— Кэзгерул!!! Друг! Так ты не здесь прятался?

— Там, — улыбаясь, махнул рукой Кэзгерул. — Вон, между сопками.

— Но следы твои ведут из пустыни…

— Так я и был там. Тебя искал. Честно сказать — надоело рыть.

Парни обнялись и расхохотались. Даже расплакались — и Дубов с удивлением чувствовал, как текут по щекам слезы. Да, что касается эмоций, навыков, отношения к миру и душевных порывов — тут, безусловно, лидировал парнишка-кочевник, ну а когда приходила пора поразмыслить, подумать, порассуждать — в дело вступал умудрённый опытом ум генерала.

Бродяг-скотокрадов искать больше не стали — те давно ускакали либо, что более верно, сгинули, засыпанные горячим песком. Рассудив таким образом, парни махнули на похищенных баранов рукой и, прибавив ходу, поехали к пастбищу. Следовало поторапливаться — вокруг быстро темнело, и чёрные тени сопок накрыли тропинку так плотно, что не ясно было, куда и ехать.

— Успеем, — осмотревшись, заявил Кэзгерул. — Пастбище-то вон, за той сопкой.

Баурджин улыбнулся — он тоже узнал знакомые места. И даже решил пошутить… ну это уж точно — Дубов!

— Слушай-ка, Кэзгерул, дружище! А давай над нашими посмеёмся.

— Посмеёмся? — Напарник поднял брови. — Признаться, Баурджин, ты меня всё больше удивляешь в последнее время.

Юноша самодовольно хмыкнул:

— Не только тебя.

— Ишь, шутник какой выискался. А что ты предлагаешь? — В тёмно-голубых глазах парня заплясали весёлые искорки.

— А прикинемся разбойниками! Ну, теми, скотокрадами… Подъедем, налетим, напугаем. Скажем, баранов давайте, лошадей, а то самих в рабство угоним, продадим уйгурам! Ух, и повеселимся, а?

— Давай, — азартно кивнул Кэзгерул. — Интересно будет на них поглядеть, на обоих. Хотя… Они ведь нас сразу узнают.

— Не узнают, — подмигнув, заверил Баурджин. — Мы ведь замаскируемся. Да и стемнеет скоро.

Порешив так, дали шенкелей лошадям и понеслись к сопке.

Вот она, юность! Вот он, молодой задор! Ещё недавно, казалось, умирали в тисках горячих песков, и думалось, что если доведётся выбраться, то не скоро ещё оправятся от пережитого. А поди ж ты, только в себя пришли, так давай уже шутки шутить.