Алиса Климова - Уроки ирокезского

– Можно, тем более что нерадовать мне придется только Роберта Эдуардовича. Да и то лишь косвенно. Если опустить все промежуточные вычисления, с коими вы можете, конечно, позже ознакомиться, то выходит следующее. На калорию, получаемую из угля мы сейчас добываем нового угля, из которого выходит до восьмидесяти калорий – а если все шахты закрыть, то и до сотни дойти может, но шахты мы по другим причинам закрывать не будем. Из нефтяной калории мы получаем уже тридцать, из торфяной – от шести до семи, из дровяной – тут, Саша, ты оказался неправ – всего три. Но это всего лишь ничего не значащие пока цифры, поэтому перейдем к сути. Если у нас из одной калории получается три, то государство с трудом будет в состоянии прокормить народ впроголодь, то есть этот народ просто с голоду массово не помрет. Правда, пока погода хорошая. Досыта прокормить работников можно лишь при получении пяти калорий энергии, а чтобы рабочий еще и семью мог содержать, то калорий требуется минимум семь. Так что, Роберт Эдуардович, торф мы оставим лишь на самый крайний случай – ну и на удобрение полей, так что ваш гидроторф развивать все же будем. Но не для энергетики, так как с такой энергетикой у нас не будет ресурсов для содержания даже школ. А для поддержки уже здравоохранения нужно получать минимум четырнадцать калорий на потраченную в добыче топлива одну…

– Слав, ты про гидростанции забыл… – в разговор снова вступил Волков.

– Не забыл, я их на закуску оставил. Потому что с ними выходит все вроде бы проще, но по сути сложнее: даже мелкие гидростанции, до мегаватта, на потраченную калорию дают до пятидесяти, а большие могут и до ста дать – но они у нас работают главным образом во время максимального потребления. Потому что их просто быстро запустить и так же быстро остановить, что не скажешь про станции угольные или нефтяные. Хотя понятно уже, что нефтяные тоже оказываются невыгодными рядом с угольными, посему нефть стоит использовать лишь для выработки моторного топлива.

– И не оспоришь, ну а что с гидростанциями не так?

– А то, что Нестор Платонович сейчас будет плясать: качать реки на юг энергией, которая не востребуется с угольных станций ночами, оказывается весьма выгодным занятием, поскольку делает возможным получать больше электричества с гидростанций при необходимости. Конечно, тогда и угольная калория принесет нам не восемьдесят, а лишь пятьдесят-шестьдесят – а, возможно, и лишь сорок, зато принесет она нам их точно тогда, когда эта калория особенно потребуется.

– Неплохо…

– А ты у меня тоже попляшешь: по самым скромным прикидкам с тебя на обустройство всей системы, которую Глеб Максимилианович тут набросал, с тебя потребуется миллиард с небольшим… погоди радоваться, точнее миллиард двести миллионов. Перевел дух, успокоился? Тогда продолжу: каждый год на протяжении следующих пяти лет. Потому что создавать эту систему всяко придется, а у Марии Петровны таких денег свободных нет и скоро не будет. А теперь можешь выдыхать: уже через пять лет у нас появится основа нужной системы и я смогу точно посчитать, сколько еще денег ты будешь на нее тратить потом. Зато – и это я уже могу сейчас гарантировать – твоя доля в общем бюджете, из которой я буду выпрашивать другие внеплановые траты, вырастет куда как больше, чем этот жалкий миллиард. А теперь давайте рассмотрим все это в деталях…

Путешествие в Красноярск убедило меня в том, что "чистая ториевая энергетика" – дело ну очень уж отдаленного будущего. Может быть через сотню лет отходы ториевого цикла и окажутся более полезными, чем урановые – но в процессе работы ториевая "бочка" (между прочим, с десятисантиметровыми железными стенками) просто лучилась самой что ни на есть "жесткой гаммой". Правда, и от этого была определенная польза, инженеры и ученые "подгорного института" – получившие очень яркие впечатления от судьбы "назначенных лаборантов" – придумали множество хитрых механизмов, позволяющих перерабатывать сияющие стержни дистанционно. Лично меня больше всего восхитило окно в химическую лабораторию шириной в два метра и высотой за полметра, через которое ученые смотрели как и куда двигаются управляемые ими манипуляторы. Не размерами окно восхитило, а конструкцией: поскольку гамма-излучение по природе своей неотразимо (то есть от зеркала не отражается), то эти люди придумали такой здоровенный перископ, красиво огибающий почти что метровую свинцовую стенку, эту самую "гамму" и задерживающую. Элегантное решение, а вот сами манипуляторы – решение уже техническое, причем техника тут была уже явно на грани фантастики: конструктор этих манипуляторов на спор разобрал ими в лаборатории свои карманные часы, а потом снова собрал. Правда теперь их приходилось операторам каждый день заводить, так как вытаскивать часы из самой "горячей" комнаты никто не рискнул… И манипуляторов в лаборатории было аж шесть штук: два для "разборки часов", два – ими ворочали столитровые канистры с химикатами, а еще два для хватания и таскания горячих (в буквальном смысле, то есть по температуре) тепловыделяющих сборок.

Но меня восхитили не сами по себе очень непростые технологические решения, а то, насколько слаженно работал комплекс предприятий, решения эти воплощающие в металл (а так же в стекло, керамику и все прочее), ведь только для изготовления манипуляторов был выстроен специальный завод точной механики в Ачинске, а для оснащения всех химлабораторий "горячей зоны" (числом под две дюжины) пришлось задействовать почти сотню предприятий самого разного профиля. На весь проект целиком уже работало почти полтысячи заводов и фабрик и около восьмидесяти тысяч человек, причем людей тщательно обученных и обеспеченных всеми нужными инструментами. Даже страшно представить, в какую копеечку обошелся пуск первого "настоящего реактора", который мог и воду-то нагреть градусов до семидесяти – но оно того стоило. Да и с копеечкой с каждым днем становилось все легче и легче…

Учреждение СССР весьма положительно сказалось на экономике России, что, в общем-то, было и не удивительно. Новые страны Союза могучей промышленностью похвастаться не могли, так что "невостребованные" мощности, созданные в стране для выпуска всякого военного добра, быстро (и, главное, дешево) переориентировались на выпуск добра уже гражданского, активно потребляемого в странах Союза в обмен на производимые там "потребительские товары"(то есть на "зарплатные деньги"). И самым первым заводом, этот "положительный эффект" прочувствовавший, стал Благовещенский моторный. Размещающийся в городе с названием Благовещенский Завод, верстах в сорока от Уфы.

Завод был выстроен еще в пятом году для производства авиационных моторов, причем конкретно для производства трехсотсильных оппозитников воздушного охлаждения. Мотор получился очень хорошим, например его ресурс до капремонта превышал четыре тысячи часов. Но пока на заводе осваивали его выпуск, Костя Забелин придумал уже несколько моторов "еще более хороших" – то есть более мощных, что для военной авиации было важнее какого-то там "ресурса". Так что мотор остался "без потребителя", точнее без военного применения. Правда, в существенно дефорсированном виде и адаптированный под прямогонный шестьдесят шестой бензин (прямо на заводе ставились прокладки между цилиндрами и головками) мотор пошел в судостроение: его ставили на небольшие пассажирские суда, бегающие по Дону и Волге на "местных линиях". Но перед войной Хон приобрел пару сотен этих моторов уже для самолетов, разработанных самими корейцами на основе машины Луцкого – ну а после войны инженеры Хона придумали пассажирский самолет с двумя такими моторами и стали их заказывать уже сотнями.