Алексей Вязовский - Две столицы

Но и без правительства, только с Радищевым и Челищевым, мне удалось за неделю много достичь. За полгода накопилось изрядно указов и манифестов. Одни носили глобальный и даже исторический характер, другие писались для текущей работы коллегий. Благодаря юристам, обнаружились в «законодательном поле» целые дыры, которые пришлось заполнить новыми государственными актами. Во— первых, я издал задним числом манифест о возвращении на престол. В этом же документе постановил отстранить от правления Екатерину и предать жену с заговорщиками суду за покушение на священную особу императора. Это был так сказать «выстрел в будущее». Неизвестно как сложится война, Екатерина вполне может сбежать из страны — мне же нужно легимитизировать свое положение и объяснить зарубежным монархам так сказать правила игры с питерским двором. Во — вторых, получив на руки свеженаписанный документ, я велел сшить в небольшую книгу в стиле «Úrbi et órbi» (Городу и миру) четыре главных манифеста — о возвращении на престол, о вольностях крестьянской — отмене крепостного права и земельной реформе, о создании правительства и созыве внесословной Думы. Последний акт начинал действовать после коронации в Москве — об этом было прямо сказано в тексте. Если добавить в «Городу и миру» положения о свободе совести, принципы гражданского равенства и права граждан принимать участие в народном и местном представительстве — в принципе получалась первая русская конституция. Остальные указы — о создании новых городов, об организации госпиталей, рекрутском наборе и прочии — я отдал для систематизации Перфильеву. Создание коллегий, вопросы налогообложения — это все функция канцлера и правительства. Пусть публикуют свои собственные «Úrbi et órbi» и рассылают их по губерниям.

— Гавриил делает из нас всё, что хочет; хочет он, чтобы мы плакали, — мы плачем, хочет, чтобы мы смеялись, — и мы смеёмся.

В землянке с колоннами, похожей на дворцовую залу, в которой потолок, стены и пол были покрыты коврами, на диване лежал Потёмкин — в халате, босой, небритый и непричёсанный, держа в руках святцы. Перед ним стоял капитан Спечинский. Он был вызван срочной эстафетой под Плевен и прискакал в ставку светлейшего бледный от бессонницы, шатаясь от усталости. Капитан, вытянувшись, молча глядел на князя, который лениво перелистывал церковную книгу, попивая вино. Потёмкин поднял своё помятое лицо.

— Капитан, тринадцатого генваря день какого святого?

Спечинский задохнулся от удивления, но ответил бодрым по уставу голосом.

— Святого мученика Ермила, ваша светлость.

Князь криво улыбнулся:

— Верно. А четырнадцатого декабря?

— Святого мученика Фирса, преподобного Исаакия Печерского, ваша светлость.

Потёмкин удивлённо пожал плечами:

— Тоже верно. Ну, а, предположим, двадцать первого июня?

— Святого мученика Юлиана Тарийского, ваша светлость.

Потёмкин захлопнул святцы, вскочил, халат распахнулся, волосатая грудь открылась.

— Сие просто удивительно! Поздравляю вас, капитан. Мне не врали — такой памяти я ещё не встречал. Вы женаты?

— Так точно, ваша светлость.

— Можете возвратиться назад в Москву и передать мой нижайший поклон вашей супруге.

Капитан, дико посмотрел на Потемкина, шатаясь, направился к выходу.

Генерал взял с маленького столика полную бутылку шампанского, откупорил её. Вино ударил вверх, залило ковры на стене и полу. Потёмкин выпил большой бокал, подошёл к секретеру, сел. Нераспечатанные пакеты и письма лежали на нём грудами. Одно из них, с императорским вензелем на конверте, бросилось ему в глаза.

Потёмкин задумался. Месяц тому назад в ставке были перехвачены прелестные письма от Пугачева ему и Суворову. Последний тут же был отстранен Румянцевым от командования. Но Потёмкина не тронули. Все знали о его нежной переписке с Екатериной. Пара офицеров даже поспорили, что Григорий Александрович — очень скоро потеснит на Олимпе Васильчикова. Но того «потеснили» заговорщики пулей в живот.

— Надо наискорейше ехать в Питер! Гришка Орлов вышел из опалы, ему даже доверили покарать Пугача — сам себе произнес Потемкин — Сижу тут как сыч под корягой…

Корпус генерала застрял под Плевной, турки сопротивлялись отчаянно, но с потерей Константинополя коммуникации осман были нарушены, войска терпели нужду во всем и быстро разбегались прочь.

Потемкин вскрыл одно из писем на секретере. Писал ему главнокомандующий Петр Румянцев: «Милостивый государь мой, Григорий Александрович, письмо ваше в столь великую печаль меня повергло, что и описать невозможно. Всем известно, сколь военное счастье переменчиво, и никто сумневаться не может, что вы вскорости сумеет полной виктории над неприятелем добиться. Умоляю вас, яко отца, не вдаваться в чёрные мысли, а паче не открывать оных никому, ибо многие недоброжелатели ваши великости духа вашего не понимают…». В конце письма Румянцев прямо запрещал Потемкину отлучаться от корпуса. Это было уже третье послание такого рода — первые два валялись залитые вином на секретере.

Генерал нащупал записку за пазухой. Достал, перечитал. Писала Екатерина:

«Ради Бога, не пущайся на такие унылые мысли: когда кто сидит на коне, то да не сойдёт с оного, чтобы держаться за хвост».

Потемкин зазвонил в колокольчик — Эй, там! Седлать коней. Поедем, посмотрим на турку в Плевне!

— Дело худое, царь — батюшка! — только завидев мою свиту, к нам подскакал Подуров с Перфильевым. В порту наблюдалось большое скопление всадников — судя по малахаям и бунчукам — это и правда были башкиры. Напротив них стояло несколько рот мушкетеров с примкнутыми штыками.

— Инородцы бунтуются — пояснил канцлер — Требуют выдачи Батыркая.

— А где Рычков? — я осмотрел пришвартовываются галеры. Пушки на носу глядели в сторону башкир, канониры подносили заряды. Сейчас жахнут картечью, а мушкетеры добьют выживших.

— На корабле — ткнул подзорной трубой Подуров — Вон машет рукой.

— Кто в головах у башкир? — поинтересовался я

— Известно кто — к нам присоединился Овчинников — Князь Анзалин, да Салаватка с ним…

И действительно. Несколько богато разодетых всадников стояли в стороне от основной толпы. Я тронул Победителя шпорами, мы все, набирая ход, направились к башкирским князьям. Те завидев нас, тоже выехали вперед. Сошлись у причалов.

— То есть лжа! — сразу начал кричать, налившийся кровью Анзалин — Нам была весть от наших сибирских братьев — батыров, Митька Лысов своевольничает и…

— А ну умолкни! — прикрикнул я на Анзалина — Как с царем разговариваешь?!

— С коня долой! — Подуров и Овчинников начали наезжать на князя, башкиры заволновались, схватились за сабли. Солдаты подняли мушкеты, прицелились. Градус противостояния рос, я давил взглядом Анзалина, вглядываясь в его узкие глаза. Первым как ни странно «сдался» Салават Юлаев. Соскочил с коня, бросил повод, повалился в ноги. За ним кряхтя последовал князь. Лошади пряли ушами, недоуменно топтались рядом.