Михаил Ланцов - Война за мир

— Как вы видите, это не так.

— И теперь, из — за вашей некомпетентности мы получили сильнейший удар. — Произнес премьер — министр Империи Запада, с раздражением обращаясь к начальнику разведки, которого недолюбливал. — Потеря Константинополя уже дело решенное. Судя по радиограммам единого сопротивления там больше нет.

— Судя по радиограммам, — встрял морской министр, — на улицах Константинополя бродят чудовища, вырвавшиеся из самой Преисподней. Трусы… какие же они все — таки трусы. Так испугаться… уму не постижимо!

— Не вам их осуждать! — Вскинулся военный министр.

— Мои люди, даже несмотря на хлор, не оставили своих постов и продолжили сражаться. Они задыхались, выплевывали на асфальт свои легкие, но все равно дрались.

— Не все, — холодно заметил Генрих.

— Не все. — Не стал возражать морской министр. — Но даже те, кто сбежал не стал бомбардировать всю округу паническими радиограммами самого идиотского толка. Они что, с ума там что ли все по сходили? С ними сражаются обычные люди…

— Не обычные, — возразил начальник разведки.

— Да ладно вам, — отмахнулся морской министр. — Бросьте. Себя то не обманывайте только.

— Вы просто не в курсе, КАКИХ людей Николай Александрович отбирал в это соединение.

— В самом деле? Он туда отбирал людей. Этого достаточно для того, чтобы понять — никакой мистики там нет и быть не может.

— Вы знакомы с японской военной традицией?

— Да, знаком. В сухом остатке она сводится к тому, что они проиграли все войны с европейцами. Для меня этого достаточно.

— Они проиграли их из — за кардинального технического и организационного превосходства европейцев, — возразил начальник разведки. — Если бы Николай Александрович двадцать лет назад не прыгнул выше своей головы, то Россия бы была разбита в пух и прах.

— Больше, — мрачно заметил военный министр.

— Что больше?

— Больше двадцати лет. Он начал свои военные реформы в самом начале 1890—х годов. Получается, что более тридцати лет назад. С тех пор каждый раз он умудряется оказывать на шаг — другой впереди.

— Да, согласен, — кивнул начальник разведки. — Так вот. Если бы Николай Александрович не начал своевременно военную реформу, которую все вокруг посчитали глупостью, то японцы бы его разбили. В пух и прах бы разбили. Не за счет техники, а на морально — волевых.

— Если бы да кабы, — чуть менее уверенно, но все еще с вызовом заявил морской министр.

— Если бы японский адмирал проиграл Ютландское сражение, потом опозорился на западе Балтики с подводными лодками и под финиш потерял остатки флота на прекрасно защищенной базе в Вильгельмсхафене, то он бы совершил самоубийство. Публичное. И не пулю бы пустил себе в голову. Нет. А с блаженным видом перед уважаемыми людьми вспорол бы себе живот ножом. Без криков. Без воплей. Стараясь держать на лице улыбку до самого конца.

— На что вы намекаете!?

— Я? Ни на что. Я просто рассказываю вам о том, какова военная культура Японии. Сохранить лицо. Сохранить честь. Это основа и фундамент их службы. Причем сохранение чести очень специфично. Если женщина — японка из военного сословия понимает неизбежную угрозу своего пленения, то она обязана сделать самоубийство, перерезав себе горло ножом. Если она обесчещена, тоже самое. И так далее. Причин, по которым она обязана убить себя — масса.

— Должна не значит будет.

— И должна, и будет, и делает. Это ОЧЕНЬ непривычная для нас культура. И мужчина — воин должен совершить самоубийство по целому перечню причин. Как вы понимаете, тот, кто столь пренебрежительно относится к своей жизни, о чужой совсем не будет думать. Не так ли?

— Пожалуй… — совсем неуверенно произнес морской министр.

— Тем более, что Николай Александрович всех людей, что попадали в это соединение, особенно воспитывал в довольно кошмарном ключе… — произнес начальник разведки и начал повествовать.

Император Востока очень творчески подошел к насаждению бусидо, немало его переработав и дополнив тем, что, как ему казалось, было плоть от плоти этого учения. По его мнению, разумеется. Но Николай Александрович сформировался и развивался как личность в конце XX — начале XXI века. Поэтому его видение учения бусидо тесно переплеталось с большим количеством всевозможных сказок, порожденных культурой постмодернизма и тотального синкретизма всего и вся. В частности, наш герой усмотрел в идеях бусидо много общего с культурными особенностями темных эльфов. Известных также как дроу или илитиири. Поэтому, например, концепция фехтования, и без того овеянная массой мифов и легенд в японской традиции, стала вообще возводиться в культ «танца со смертью». А само бусидо обрастать совершенно не свойственными ему культурными особенностями.

Начальник разведки вещал, рассказывая о том, что там творилось в этом «Цветке сакуры». А у всех присутствующих волосы шевелились.

— … и теперь, зная это, попробуйте оценить природу панических радиограмм. — Завершил свое длинное выступление начальник разведки.

— Почему вы мне раньше о них не рассказывали все это? — После довольно долгой паузы, вместо морского министра спросил Генрих.

— Потому что бы убежден — этот корпус — просто форма дома для душевнобольных. Место, куда утилизируют всех буйных психов Империи. Просто утилизируют.

— Да… уж…

— Так что же получается? — Тихо спросил военный министр. — Эти радиограммы что, правда?

— Отчасти — да. — Тихо произнес начальник разведки. — Я даже представить себе не могу, что там сейчас происходит. Но очевидно — ничего хорошего и здравого от этих вооруженных до зубов и выдрессированных психопатов ждать не приходится.

— Так это просто панические вопли? Константинополь еще держится? — Поинтересовался Генрих.

— Держится? Не думаю. Скорее всего — это даже не паника. Это скорее агония. Какие — то очаги сопротивления возможно еще есть. Но я более чем уверен — ненадолго. В целом же — город потерян. Я думаю, что Николай Александрович специально ввел туда эти войска. Город теперь чихнуть громко будет бояться, вспоминая о том, что могут прийти эти кровожадные психопаты. А трупы с улиц еще не один день будут вывозить. В том числе и расчлененные. У них ведь у все есть мечи, и они ими охотно пользуются.

Генрих закусил нижнюю губу и вернулся к окну, уставившись на облака.

В помещении наступила тишина.

Долгая тишина.

Очень долгая.

Наконец Генрих тихо, почти шепотом спросил:

— Как обстоят дела в Силезии? Когда будет деблокирована наша окруженная группировка?

— …

— Чего вы молчите?

— Мы не можем ее деблокировать, — едва слышно прошептал военный министр.

— Что?! — Взвился Генрих, резко развернувшись. — Почему?!