Александр Михайловский - Война за проливы. Операция прикрытия

Вволю налюбовавшись на дело рук своей команды, контр-адмирал Остапенко продиктовал для отправки в Зимний дворец следующую радиограмму: «Папа, операция прошла успешно, лекарство помогло, ваш дядюшка жив и почти здоров. Хирург.»

Ответ не замедлил себя ждать: «Выношу свое монаршее одобрение, сделано хорошо. Вертите дырки в кителях и мойте шеи [57]. Михаил.».

30 июня 1908 года, 07:05, Париж, Авеню дю Колонель Боннэ, дом 11-бис,

квартира Дмитрия Мережковского и Зинаиды Гиппиус,

Зинаида Гиппиус, литератор, философ и добровольная изгнанница.

В этот день мы оба встали непривычно рано, с самым рассветом, когда на часах не было еще и пяти. Нельзя было и представить, чтобы мы могли проспать такой торжественный момент как падение Кометы…

Когда я поймала себя на том, что роюсь в шкафу, перебирая свои платья, поначалу мне стало не по себе. Принарядиться к падению кометы? Безумная идея! Не все ли равно небесному телу, во что мы будем одеты в тот момент, когда она будет крушить Париж? Да и после от нас, возможно, вообще ничего не останется! Но мысли эти меня не остановили – я продолжала свое занятие. И вот я держу я в руках свое лучшее платье: муаровое, темно-синее, с матовым блеском, украшенное рюшами – я купила его прошлой осенью в одном из магазинчиков дамской одежды, расположенном в галерее Пале-Рояль. Помнится – шел колючий дождь, настроение было довольно тоскливым. И тут я увидела в витрине это платье… И сразу поняла, что оно идеально сядет на мою достаточно худощавую фигуру. Когда я несла покупку домой, то настроение было уже совсем другим. И в тот момент я с некоторой стыдливостью думала: «Как мало нужно женщине, чтобы почувствовать себя счастливой!». Со стыдливостью – потому что сама я всегда презирала и высмеивала все «женское», «дамское», относя себя к числу прогрессивно мыслящих личностей, свободных от вещизма. Однако иногда ничто «женское» не было мне чуждо и я вела себя вполне «по-дамски», после небольших душевных метаний обычно обретая прежнее равновесие. Самоедство из-за пустяков не входило в мои обычаи…

На несколько мгновений я застыла, поглаживая руками гладкую ткань, хранившую запах моих любимых духов. Ах это платье! Сколько комплиментов я получила от гостей, будучи одета в него! Оно и вправду очень шло мне. Он делало меня выше, стройнее, в нем я казалась моложе. Да, я любила платья, хоть и глубоко в душе считала это своей слабостью. Ведь любить наряды – это пошлость; подчеркивать свою женственность претило мне, свободомыслящей женщине… Но я не могла полностью побороть в себе женское начало, побуждающее наряжаться так, чтобы нравиться мужчинам… А чтобы не иметь репутацию «дамочки», я даже приобрела мужской костюм и, надевая его, с удовольствием эпатировала наших гостей. Я любила, облачившись в этот костюм, устроиться в кресле по-мужски, положив ногу на ногу и, вальяжно покуривая папиросу вставленную в длинный костяной мундштук, изрекать перед гостями шокирующие сентенции… Я никогда никому не призналась бы в этом, но мне нравилось слыть «ведьмой» и сводить мужчин с ума.

Платье с рюшами… Именно его я и надену, в нем встречу Комету и в нем, если будет суждено, умру. Да, небесному телу все равно, но для меня пока еще имеет значение, как я выгляжу – пусть даже в эти страшные минуты меня не увидит никто, кроме моего мужа. Нет, это не безумная идея. Ведь предстоящее событие настолько уникально, что встречать его в затрапезном виде совершенно немыслимо… Кроме того, это тоже будет своеобразный театр, вот только зрители там едва ли обращают друг на друга внимание. Да и «зрителей»-то осталось не так уж и много в Париже. Большинство жителей покинули город… Так что теперь странно было наблюдать с балкона опустевшую улицу, такую шумную и оживленную прежде.

В ожидании Кометы я храню сосредоточенное, философское спокойствие. Но о моем муже такого сказать нельзя: он несколько возбужден, суетлив, у него все валится из рук; вот только что я слышала, как он уронил нож на кухне. Вспомнилась дурацкая примета: это к визиту незваного гостя… Я усмехнулась про себя: кто к нам может прийти теперь? Практически все наши друзья не пожелали оставаться в городе, которому угрожает апокалипсис. Все эти приметы – глупость, хотя и есть в них некоторое романтическое очарование.

Ходики показывают без пяти шесть, до падения Кометы остается полчаса. Сценарий Апокалипсиса был расписан в газетах буквально по минутам, и мы с мужем знали, когда прозвучит первый звонок, когда второй и когда поднимут занавес и откроют врата ада…

Я не торопясь надеваю платье перед зеркалом. Муар приятно холодит, ласкает кожу… А вот теперь мне понадобится помощь мужа. Ведь застежка на спине. Вот что меня больше всего раздражает в подобных платьях – без посторонней помощи не наденешь. То есть подразумевается, что у его носительницы, по крайней мере, есть служанка…

Почему-то именно сейчас мне очень не хочется обращаться Дмитрию с этой деликатной просьбой. Словно бы в необходимости застегнуть платье таится какая-то пошлость, не вполне уместная в этот торжественный момент, когда Конец Света уже на пороге… Но ничего не поделаешь – и я выхожу в кухню и молча поворачиваюсь к супругу спиной. Мгновение – и платье застегнуто; однако за эти пять секунд я успеваю почувствовать, какие холодные руки у мужа, – прежде они всегда, в любую погоду, были теплыми… Его все еще бьет внутренняя дрожь. Кажется, он даже стискивает зубы, чтобы сдержать в себе волнение и напряжение… Однако я ничего не говорю; все действо между нами происходит молча, под мягкий стук ходиков. Эти ходики своим вкрадчивым тиканьем обозначают поток неумолимого времени, которого остается все меньше… А что потом? Я не знаю, что будет потом. Я лишь могу вообразить, что мы умрем в огненном безумстве и сгинем под обломками разрушенного дома… Но то, что может произойти в случае если мы уцелеем, мое воображение рисовать отказывается. Умозрительно я лишь могу – и то довольно смутно – предположить, что я после этого стану другой, совсем другой… Что-то утраченное непременно должно возродиться во мне. Наверное, я многое переоценю, открою в себе новые качества и черты… Иначе и быть не может, ведь все происходит не зря; об этом я начала задумываться уже давно… Что ж: падение Кометы станет неким Рубиконом, за которым для меня откроется неизведанное. И оно, это неизведанное, одновременно и манит, и страшит.

Мой супруг тоже оделся как для торжественного случая. Он надел тот серый костюм, который мне не очень нравился, но почему-то теперь я нашла, что костюм сидит на муже очень неплохо. Я заметила, как Дмитрий, думая, что я не вижу, смотрит на свое отражение: приблизившись к зеркалу, он разглядывал свое лицо, придавая ему выражение то серьезности, то драмы, то страха, то печали. Зачем он это делал? Это так и осталось неведомым для меня… Лишь промелькнула неприятная мысль, что он пытается вообразить, какое выражение застынет на его лице после смерти – в том случае если нам суждено будет погибнуть…