Александр Михайловский - Война за проливы. Операция прикрытия

Мы уже договорились, что будем наблюдать апокалипсис с эркера. Пока же ничего не предвещало грядущего бедствия: небо в окне сияло безмятежной утренней чистотой. Слышалось бодрое чириканье воробьев, этих обычных обитателей французской столиц, которые, дивясь отсутствию людей на улицах в этот час, осмелели и теперь стайками носились над тротуарами, выискивая что-нибудь съестное.

Вот часы показали четверть седьмого – и мы с супругом, переглянувшись, вышли на эркер. Дверь мы прикрывать не стали; звук ходиков настраивал на определенный лад, он создавал обманчивое впечатление упорядоченности и покоя, в то время как из неведомых далей приближался Хаос…

Мысленно каждый из нас считал минуты до рокового момента. Я взяла супруга за руку; пальцы его были все так же холодны. Мы смотрели налево, на юг – как раз оттуда и должен быть прилететь космический гость… И между нами отчетливо стояла какая-то недосказанность. Видимо, в эти моменты положено говорить друг другу какие-то особенные слова… Но мы молчали. Хотя я испытывала сильное желание сказать мужу, что всегда ценила его, что мне было с ним интересно, что мне важно сейчас то, что мы вместе… И он тоже хотел мне сказать что-то похожее – я это чувствовала. Почему же мы безмолвствовали? И тут я догадалась: нам не хочется верить в то, что смерть близка… Мы до последнего пытаемся поддержать надежду, что это не конец, что все обойдется… что все эти слова мы еще успеем сказать… а впрочем… нужны ли они? Ведь красноречивее всего говорит то, с какой силой и нежностью он сжимает мою руку… А я все плотней прижимаюсь к нему – и уже охватывает меня какая-то эйфория, какой-то смертный восторг; и кажется, будто страх отступил, и ангелы трубят, и само небо улыбается мне, обещая жизнь вечную…

Внезапно затихли птицы – как-то разом, словно выключили звук. Повеяло прохладным ветром… Вот оно, преддверие Апокалипсиса – подумалось мне, и тут же стало стыдно за эти мысли. Как высокопарно, как фальшиво… Смерть – всегда банальна, как бы ни была она обставлена. Нет никакого утешения в том, что погибнем мы не от пули, не от болезни, а от Кометы… Я горько улыбнулась своим мыслям. Нет утешения – а есть ли смысл? Смысл есть всегда – это я поняла уже с незапамятных времен. Если мы умрем – значит, Высшие Силы решили, что мы не должны существовать. Если же Комета не убьет нас – выходит, наша миссия на Земле не закончена… Но миссия эта теперь наверняка будет заключаться совсем не в том, чем мы всю жизнь занимались…

О, эти секунды перед катастрофой даны мне для того, чтобы окончательно понять – я жила заблуждениями. Я сама надела шоры на глаза, не желая видеть очевидного… Россия! Мы зашли слишком далеко в своем неприятии действительности, а она существует отдельно от нашего мнения о ней, меняясь с каждым днем и набирая силу. По сути, теперь это совсем другая страна, а совсем не та, которую мы оставили позади четыре года назад. Если бы теперь вернулись туда, мы бы увидели неизвестную нам страну, в которой все потребовалось бы узнавать заново… Что ж, теперь Комета расставит все по своим местам – ведь явление это происходит по Высшей воле Того, кто послал в наш мир этих пришельцев из будущего – из той, другой России, путь которой они намерены исправить таким образом, чтобы роковые ошибки никогда не произошли ЗДЕСЬ…

Мы вздрогнули одновременно, когда увидели в небе ЕЕ – Комету. Нет, издалека она вовсе не выглядела убийственно жутко. Просто сначала вдали, над крышей соседнего дома, слева, появились нечто светящееся, влекущее за собой немного растрепанный хвост. Оно приближалось, смещаясь все правее и правее. Можно было предположить, что небесный объект мчится в небесах с огромной скоростью, но полет его был при этом исполнен величавости и устрашающей торжественности… Мистическое чувство охватило меня в этот момент. «Боже, спаси и помилуй…» – мысленно произнесла, а может быть, и прошептала я фразу, которую, казалось, давно уже забыла. И мне подумалось: скорее всего, это последние минуты нашей жизни… Вот-вот комета упадет на наш город, чтобы оставить от него одни обломки и похоронить нас так, что никто никогда не отыщет наших останков… Но почему-то я не испытывала того смертного, леденящего страха, который был бы уместен в данных обстоятельствах. Вместо этого мною владело странное, будто внушенное извне, чувство правильности происходящего, и душа моя наполнялась доверием к той Силе, что послала на нас это бедствие. «Все будет так, как и должно быть… – звучал голос в моей голове, – все, что суждено, свершится – и исполнится воля Небес…» И мне подумалось, что, если бы Комета летела прямо на Париж, то она казалась бы нам неподвижной, а так… возможно, она пролетит мимо и не причинит непоправимого вреда… Впрочем, мне трудно было судить о таких вещах, больше всего я опасалась обольститься надеждой, ведь к смерти мы уже были готовы.

Вскоре мы смогли разглядеть космического гостя получше. Он летел, казалось, совсем рядом, над соседним кварталом – его красное ядро было окутано желтоватым свечением; хвост же был похож на гигантский шлейф серых ниток, в котором то и дело проскакивали оранжевые молнии. Вот она какая, эта грозная Комета… Символ Нового Мира, олицетворение Неотвратимости… Наблюдая за ней, я на мгновение даже забыла о том, что, возможно, жить нам осталось считанные минуты. Зрелище летящего над Парижем астероида было прекрасным и завораживающим; невозможно было оторваться от него. Но при этом оба мы помнили о том, что момент «чудовищной катастрофы в Вагнеровском стиле» все ближе… Кульминация была впереди – и эта мысли являлась главной в то время, пока небесное тело пролетало перед нами. Что мы сможем увидеть, прежде чем сгинуть навеки? Наверное, будет яркая вспышка, оглушительный грохот – и небытие…

И тут я, краем глаза глянув на мужа, заметила, что он… крестится. Левая рука его сжимала мою, а правой он осенял себя крестным знамением, – как-то мелко, украдкой, склонившись вперед. Губы его шевелились. Он был бледен. Он не сводил глаз с Кометы – ее свечение отражалось в его расширенных зрачках… И сердце мое исполнилось нежностью. Я обняла супруга – и он в ответ тоже обнял меня.

– Прости… – прошептала я.

– И ты прости… – прошептал он в ответ.

В этот момент между нами была такая близость, которой мы не испытывали прежде – и это изумило, ошеломило нас, – но и окрылило одновременно, вознесло к каким-то новым вершинам духа… Мы никогда не говорили о личном. Мы не благодарили друг друга, не просили прощения. Мы могли глубокомысленно рассуждать о разных аспектах человеческой души, но никогда не затрагивали наши собственные отношения, которые больше напоминали спокойную дружбу… в них не было особой страсти, эмоциональности, а было в основном глубокое уважение. И сейчас все то, чему мы не придавали значения, все так называемые «сантименты» – все это вырвалось наружу, – и мы, не зная, как выразить это, могли лишь все сильнее прижиматься друг к другу…