Игорь Кулаков - Программист Сталина [СИ]

Мне было очевидно, что вид Берии и его слова буквально как ножом отсекли все вопросы, вертевшиеся на языке у начальника разведывательного управления Генерального штаба РККА.

Отправив восвояси явно не пришедшего в себя от невиданных новостей Филиппа Ивановича, получившего от наркома на прощание фразу о том, что генерал армии Мерецков сообщит ему порядок дальнейшего взаимодействия с нашим ведомством, Берия, когда мы остались вдвоём, неожиданно доброжелательно улыбнулся и сообщил совсем удивительную весть:

— Ну что, пошли в 8-й отдел ГУГБ. Буду тебя, товарищ Фитин, с путешественником во времени знакомить. Да и увидишь кое-что, лично тебе любопытное…

О том, какая глубина была у шутки наркома, я понял вскоре, читая это «кое-что».

Вскоре в 8-м отделе ГУГБ. Кабинет главного инженера.

Это он? С ума сойти! И вот тот прибор на его рабочем столе – техника из будущего? Странное, незнакомое и изящное устройство на столе, напоминающее развернутую… книжку что-ли, только большую и не очень толстую с множеством кнопок, похожее на компактную и красивую пишущую машинку. Светящийся экран, заполненный непонятной мешаниной чисел, латинских и русских букв. Пожимаю руку пришельцу из будущего… какое оно? Личные мысли и интерес к тому, что там, в XXI веке, усилием воли стираю. Слишком серьёзно то, что я узнал. Дело – вперёд.

А я ведь этого… юного и очень рослого человека уже видел! Память выдаёт ответ – мимоходом, в нашей ведомственной столовой на Арбате, в компании двух молодых сержантов в форме НКВД. Наверняка, их где-то рядом можно найти, скорее всего, отсюда, из 8-го отдела.

— Знакомьтесь. Товарищ Рожков, ныне главный инженер 8-го отдела ГУГБ. Самый настоящий путешественник во времени, как бы невероятно это ни звучало…

Вот чем занимался новый, 8-й отдел, секретность и закрытость в работе которого поразила всех в ГУГБ! В чём заключалась его «информационность». Отдел перерабатывал сведения о будущем, попавшие к нам вместе с потомком!

Как мне было достоверно известно, даже начальник ГУГБ Меркулов, в чьём подчинении вроде бы находился этот отдел, ничего не знал о его работе. Нарком замкнул работу этого отдела полностью на себя, и начальник «8-го» отчитывался только перед ним. Я был первым, помимо наркома и сотрудников отдела, чекистом, получившим доступ сюда, в этот отделённый от всех остальных, сектор. До визита сюда слышал разные слухи, ходившие об «8-м». Никто даже и близко не угадал истину.

Меня, конечно, поразило, насколько свободно держится потомок по отношению к наркому. Впоследствии, я понял, что это было обусловлено восприятием Берии не как всесильного наркома НКВД, а как исторической личности, и принятыми в будущем особенностям поведения в обществе.

— Почитаешь книгу о себе… Много нелицеприятного о нас, без исключения, потомки пишут… не удивляйся, хотя, в твой адрес, по большей части, хвалебное. Ну, биография такой и должна быть… — усмехнулся нарком.

Я, с большим внутренним трепетом – кто ещё может похвастаться тем, что читает в молодости описание своего будущего жизненного пути? — взял толстенный конверт, надписанный карандашом от руки «Бондаренко – ЖЗЛ: Фитин, 2015»

Тут, словно подслушав мои мысли, нарком продолжил:

— Но помни, всё нынче пойдёт по-другому. Можно предупредить и не свершить одни ошибки… но наделать других… твоя главная задача – чтобы их, по итогу, было меньше, чем в «той истории». Это касается всех нас… в общем, — сиди, читай!

Он ткнул пальцем в конверт и оставил меня наедине с ним.

А потомок, только что улыбнувшийся чему-то – то ли своему, то ли ситуации, заткнул уши очень маленькими наушниками, и не обращая на меня внимания, вовсю застучал по клавишам своего чудесного ком-пью-те-ра. Очевидно, занимаясь какой-то работой на пользу СССР.

Читая книгу, я постепенно осознавал, что судьбы многих людей, вернувшихся в разведку, изменились именно благодаря ей. По крайней мере, лично для Шпигельгласа, в ином случае она была бы вообще крайне печальна.

А картина происходящего в мире раскрылась во всей… ну не скажу, что полноте, но многое теперь стало ясным.

И, в какой-то мере даже торопливые, решения наркома, объяснявшиеся сведениями из этой, и судя по всему, материалами из каких-то других книг по возврату на службу тех, кого потомки, без излишних сомнений и без обиняков называли «не входившими в бериевскую команду».

В целом, по мере чтения книги, я понимал, как нелегко далось наркому решение допустить меня до моей биографии из будущего. Потомки крайне жестко и негативно оценивали то, что происходило в нашей стране в 1937-38 годах, да и первым лицам нашей страны крепко досталось в том, что я прочёл. Видимо, только интересы страны смогли перевесить в голове наркома всю опасность подобных «знаний из будущего». Особенно я укрепился в этой точке зрения после бесед с потомком, с которым мы видимся каждую неделю. Ух и язык у него. Я даже поражаюсь, как он пережил первые встречи с руководством страны. И как удивительно свободно он продолжает себя вести. Единственный вывод, который пришёл мне в голову – на фоне потрясения в умах нашего руководства от знания подступающих событий, все словесные выпады потомка в сторону ВКП(б), СССР и лично нашего руководства были сочтены блажью жителя далёкого будущего, не понимающего, что он говорит, перед кем и как рассуждает вслух. Но позже, понаблюдав в личном общении за Рожковым, я переосмыслил свой вывод. Видимо, он сознательно акцентировал внимание Сталина и Берии на надвигавшейся войне и её тяжести для страны и народа, переключив их внимание со своей, прямо скажем, антисоветской позиции.

Неоднократно за декабрьские дни задерживался допоздна, оставаясь на работе и доставая из сейфа в своём кабинете выданный мне конверт с книгой. Перечитывая и перечитывая её, я обратил внимание на одну фразу, которой характеризовали наше время и тех из нас, кто был на высоких постах: – «Их отличительная черта, которая меня всё время удивляла, это то, что они были словно расколоты на две половины, это были совершенно двойственные люди. С одной стороны, они были абсолютные, беззаветные борцы за интересы государства, за проведение в жизнь всех акций и указаний партии. Такого человека можно было хоть застрелить – он всё равно не уступит, это был кремень! Но с другой стороны, эти же самые люди совершенно по-барски, хамски относились к подчинённым. Им ничего не стоило ударить сотрудника, кинуть ему в лицо бумагами; их отличала склонность к аппаратной интриге и, что самое страшное, очень низкая оценка человеческой жизни. Для них человеческая жизнь ничего не стоила! И эти две вещи в них преспокойно уживались…», размышляя над ней, я понял, почему потомок с таким негативом относится к нашему времени и, в целом к СССР, но также, как мне кажется, стал понимать, почему он, после попадания в наш 1940 год, сам вышел на контакт с представителями НКВД.