Елена Ершова - Рубедо [СИ]

— Как встречено такое начинание?

— Как всегда и бывает: одни ропщут, другие одобряют.

— Надо открыть филиалы по всей Империи. Нужно больше грамотных и образованных людей. А это что за господин? Одет по моде, с лица турулец, но незнаком мне.

— Это новый фабрикант, ваше высочество. Герр Пройсс получил патент в Туруле на производство продуктов, которые особым образом могут храниться несколько месяцев без утраты вкусовых качеств. Называются кон-сер-вы. Подал прошение на строительство завода.

— Как интересно! — с воодушевлением ответил Генрих, привстав на подушках и провожая фабриканта заинтересованным взглядом. — Надо обязательно встретиться с этим предприимчивым человеком и побольше узнать о технологии! Это решило бы вопрос продовольствия в отдаленных гарнизонах и госпиталях!

— С вашего позволения я уже начал принимать прошения. Когда вы сможете возобновить приемы?

— Чем скорее, тем лучше, Андраш. Положим, завтра же с утра. Как много заболевших за месяц?

— Порядком полторы тысячи человек.

— А умерших?

— Около двухсот. Госпитали пока справляются.

— Пусть фельдшеры усилят подворовые обходы. Под учет всех, кто контактирует с больными. Вынеси этот вопрос на ближайшее заседание кабинета министров. Смотри! — он снова привстал с сиденья. — Какие чудесные букеты! В их простоте есть особая прелесть. Немедленно возьми один! Тот, с гортензиями! Я поднесу его матушке.

И приказал остановить экипаж, пока Андраш расплачивался с цветочницей — та раскраснелась, довольная вниманием высокопоставленных покупателей, кланялась так, что развязались ленты на капоре. Она еще долго махала вслед экипажу, а Генрих обеими руками держал букет, пахнущий морозом и растительным соком, и чем больше приближался к Ротбургу, тем сильнее робел.

Когда экипаж въехал на двор и ворота закрылись за ними, Генрих еще какое-то время сидел на месте, не в силах подняться и сделать шаг. Андраш терпеливо ждал, одной рукой придерживая распахнутую дверцу, другую заложив за спину.

— Все ли убрали? — наконец тихо осведомился Генрих, не глядя ни на адъютанта, ни на выстроившихся у лестницы лакеев, а только себе под ноги.

— Так точно, ваше высочество, — так же тихо ответил Андраш. — Везде чисто, как вы и приказывали.

— Это хорошо, — отозвался Генрих и, облизав губы, повторил: — Хорошо…

Потом молча сошел с подножки.

Первой его встретила малышка Эржбет.

Вырвавшись из рук матери, подбежала, обняла, уткнулась носом в живот, захлебываясь словами:

— Генрих! Где ты был? Я так скучала! Никто не говорил, куда ты пропал! Почему? Я боялась, ты умер! Мамочка все плакала, а папочка…

— Элизабет! — тут же окликнула ее императрица.

Прошуршав по паркету траурным подолом, остановилась на почтительном расстоянии, поджав губы и всем видом показывая возмущения. Эржбет подняла разрумянившееся личико и испуганно заморгала.

— Все в порядке, милая, — ласково сказал Генрих, едва касаясь ее худенького плеча и перебарывая желание погладить по волосам. — Видишь, я живой.

— Ты больше не уедешь, как мама? — спросила Эржбет.

— Нет, — выдохнул он, чувствуя, как некстати защипало уголки век. — Я ведь привез тебе подарок.

Он вынул из кармана шинели выструганную Андрашем лошадку, украшенную красной и золотой тесьмой, и с бусинами вместо глаз. Эржбет осторожно взяла, прижала к груди, глядя на брата, как маленький зверек. Генрих улыбнулся ей и выпрямился, встретив оловянный взгляд императрицы.

— Для вас у меня тоже подарок, мама, — сказал он. Пышные соцветия, лежащие на сгибе его локтя, отогрелись в тепле и распространяли тонкий аромат. — Я купил их у цветочницы и, кажется, они не хуже, чем в императорской оранжерее.

— У тебя никогда не было хорошего вкуса к цветам, — небрежно сказала императрица, нехотя принимая букет и даже не удостоив сына и взглядом. — Впрочем, ты вернулся. Это главное.

— Вы разве не рады меня видеть? — спросил он.

— Я рада, — ответил императрица. — Конечно, рада. Я слышала, как в честь твоего возвращения палили пушки… Ты все еще выглядишь неприемлемо больным.

Приблизившись, она дотронулась сухими губами до его щеки. Генрих вздохнул, ответил сдержанно:

— Вы правы. Я все еще нездоров, но больше тянуть недопустимо. Империя нуждается во мне.

— Она нуждается в кайзере, — отрезала императрица. — Пока есть только один император, не забывай.

— Как отец?

— Уже садится с помощью камеристок, но все еще слаб. Левая рука не действует, хотя лейб-медик уверяет, что это поправимо.

— Это поправимо, мама, — вымученно улыбнулся Генрих. — Я обещаю и зайду к нему. За время своей болезни я говорил с опытными докторами из Равии. Они советуют поехать к ним на минеральные воды. Слышал, равийские горячие источники творят чудеса. Я бы хотел, чтобы вы с отцом поехали вместе.

Щеки императрицы запунцовели. Вскинув подбородок, она отступила, но не сказала ничего.

— Подумайте, — с нажимом закончил Генрих. — Вам тоже не мешало бы подлечить неврастению. И не волнуйтесь, мама. Империя будет в надежных руках. А теперь мне надо привести в порядок кабинет и разобрать скопившиеся дела. Встретимся за ужином.

Он поцеловал ее пальцы, обтянутые кружевом перчатки, и в сопровождении конвоя из четырех гвардейцев взбежал по лестнице. Лишь, быстро обернувшись, увидел, как императрица роняет под ноги подаренный ей букет.

Разметанные по полу лепестки гортензий походили на брызги чернил.

Оставив за дверями гвардейцев, Генрих вошел в свой прежний кабинет.

Здесь было стерильно чисто. Книги расставлены по полкам, бумаги стопками собраны на столе. Паркет сиял. Бабочки ждали под стеклами. За портьерами слышался отдаленный гул — это волновался Авьен.

Словно ничего и не было.

Ни слез, ни судорожных припадков, ни голодной тоски, ни кровоточащих закатов.

Генрих прижался спиной к закрытым дверям и вытер перчаткой лоб.

Словно все это было сном, а в жизни ничего и не изменилось.

Обжегшийся внезапной мыслью, Генрих быстро пересек комнату и распахнул двери шкафчика. Привстав на цыпочки, зашарил на верхней полке. Потом, нагнувшись, проверил нижнюю.

Ничего. Пусто.

Только книги, старые записи и письменные наборы. Ни следа футляра с золоченым шприцем внутри, ни пузырька с зельем.

Его приказы исполнили с точностью и в срок.

Генрих медленно выпрямился, дрожа и скрипя зубами. С силой пнул шкаф — так, что грохнули и соскочили с петель нижние дверцы! Повернувшись, с глухим рычанием смел со стола все тетради, папки, альбомы и грамоты. Они с шорохом разлетелись по комнате, опали на кушетку, стулья, покрыли собой паркет. Подхватив череп, Генрих швырнул его в стену — стекла лопнули, разлетелись брызгами. Бабочки порхнули из стеклянного заточения, будто все это время только и ждали свободы. Но полет их не был долог — пестрыми лоскутами бессильно опали вниз, и больше не взлетели.