Елена Ершова - Рубедо [СИ]

Все мы рождаемся на этот свет и проходим чрез бесчисленные испытания. Грех наших несчастных предков сковывает наши тела как хитиновый покров, и мы живем на этом прекрасном свете словно гусеницы, озабоченные лишь пищей и кровом, не думая, что с нами случится потом.

И в том моя вина. Моя вина. Моя великая вина! Вкусив жизнь гусеницы, я позабыл, что должен стать бабочкой.

Герцог Остхоф. Граф Зорев. Граф Рогге. Граф Рехбер. Барон Крауц. Барон Штейгер. И десяток других, фамилии коих найдете ниже.

Все мы стали приближенными Генриха Первого. Его Черной свитой. На наших руках были язвы, а наши языки распухли и почернели — чума не щадит никого, даже королей. Откуда пришла она? Куда делась потом? Теперь это дошло до нынешних времен, возлюбленные дети, лишь в виде страшной сказки.

Земля стала отравлена и пуста.

И смрад стоял над землей.

И мы винили своего властителя, первого Эттингена, взошедшего на костер.

Но еще раньше его приговорила к гибели наша Черная свита.

Алхимия — вот ключ к пониманию Божественных тайн.

Откуда о том узнал Дьюла? Привез ли из Буды, откуда он вышел родом, или из темных Бхаратских джунглей, где он учился у местных жрецов, питающихся падалью и знающих язык демонов, или узнал от Дьявола, что нашептал ему страшное действо и обещал если не вечную, то очень долгую жизнь, потребовав взамен невинные души.

И в том моя вина. Моя вина. Моя великая вина!

Подавшись на увещевания, мы осудили на жертву своего короля. И, точно дикие звери, рвущие клыками плоть, мы взяли плоть человеческую. И превратили ее в прах. И смешали с виноградным спиртом. И дождались зарождения теней. И восславили рождение пламени. И дистиллировали продукт, получив горючую воду и Божественную кровь. И, вкусив ее, обрели бессмертие.

И в том моя вина. Моя вина. Моя великая вина!

Имена и фамилии в этом списке — суть каннибалы и убийцы, клятвопреступники и отступники.

Дистиллировав эликсир повторно, мы раздали его по две капли нуждающимся. И люди выздоровели. Но расплатой за выздоровление стала черная хворь, поселившаяся в каждом — в потомках многих и многих поколений.

И только мы — Черная свита, всесильная ложа „Рубедо“! — были все так же молоды и крепки, и черная хворь миновала наших детей, и детей наших детей, потому что в них тоже текла кровь убиенного Эттингена.

Мы сделали алхимию своей привилегией, запретив любые опыты, будь то научные или любительские изыскания. Мы сосредоточили в своих руках деньги и власть. Мы позволили взойти на трон сыну Генриха Первого и провозгласили его избранность, и избранность его рода, но правили за него и вместе с ним из-за кулис, невидимые пристальному взору, подобно паукам в паутине.

Мы жили, меняя обличия и представляясь собственными детьми. Мы подчинялись церкви и епископу. Когда же мир становился все более развитым, когда появлялись новые ученые умы, когда изобретались новые технические приспособления и новые лекарства, могущие положить конец нашему правлению, когда люди славили врачей, а не Бога, когда из повиновения выходил Эттингенский потомок, занимающий трон — ложа „Рубедо“ собиралась в катакомбах под Штурбенфиртелем, пронизывающим Авьен от самых окраин до фамильного склепа императоров. И знаете, что делали мы тогда, мои возлюбленные дети?

Узнав тайну жизни, мы познали и тайну смерти. А потому открывали ларец с черной хворью, и выпускали ее в мир. И та, что дремала в сердцах людей, просыпалась и собирала жатву. И только мы — мы! Мы одни! Могли обуздать ее. И епископ Дьюла открывал ларец с прахом сожженного Эттингена. И, превращая его в эликсир, впрыскивал в кровь очередного наследника.

Так в Авьене росли и укреплялись две противоборствующей силы — черная хворь и живой Божественный огонь. А мы — Черная свита, всесильная ложа „Рубедо“, — вкушали Божественную кровь и продлевали жизни.

В том моя вина. Моя вина. Моя великая вина!

Нет больше сил терпеть такую ношу. А с появлением Генриха Четвертого она еще тяжелее — ни невинному мальчику, ни вам, мои возлюбленные дети, ни всей Священной империи, всегда умирающей и всегда воскресающей вновь, я не желаю повторить такую судьбу.

Я не прекращал занятия алхимией, пытаясь повторить опыт епископа. Увы, рецепт вечной жизни известен лишь ему одному. Так, не достигнув больших успехов в спасении, я, может, преуспею в том, что рыцарь Черной свиты умеет лучше всего — принесу погибель всем, кто входит в ложу „Рубедо“.

Вот их имена.

Вот преступления против мира и человечества.

Вот моя исповедь.

Простите, возлюбленные мои дети, если в ваших сердцах есть место прощению столь великого грешника, как ваш отец.

Быть может, я, наконец, вместе с грузом грехов сброшу и свое бренное тело, чтобы воспарить бражником.

Окраины Авьена.

Пожар отрезвил Авьен, и тот очнулся, точно с тяжелого похмелья. Пожарные кареты с надсадным воем неслись по улицам, и Марго собиралась нелепо и скоро — на ходу набрасывая жакет, хватая то одну шляпу, то другую, теряя перчатки. Раевский досадовал и просил баронессу остаться дома: ведь это пожар, это страшно, это совершенно не походит даме!

— Если бы я знал, дорогая, я бы никогда не взял вас в Авьен!

Повернувшись, Марго глянула на Раевского пылающим взглядом и, сдерживая гнев, ответила:

— Евгений! Вы чужак здесь, но все равно желаете послужить на благо Авьена! Почему не могу сделать этого и я, прожившая здесь долгие годы? — И, когда Раевский потрясенно остановился, взяла его за руку и добавила более мягко: — Прошу вас. Это много значит для меня!

Сперва было страшно. Ух, как страшно!

Демоны прошлого, почуяв этот страх, заворошились в подреберном иле. И прежняя Марго — Марго, заботящаяся о брате; Марго, едва похоронившая мужа; Марго, не повстречавшая Генриха, — конечно же, не осмелилась приблизиться к пожарищу и на версту.

Но нынешняя Марго не позволяла слабостям брать вверх. А потому вместе с другими женщинами присоединилась к поварам, раздавая обед добровольцам — они сменяли друг друга, возвращаясь с измазанными лицами, с натруженными руками, со странной решимостью в глазах. Эта решимость призвала многих на окраину Авьена. Эта общая беда объединила богатых и бедных, гвардейцев и бывших бунтовщиков, что не успели нанести большого урона, но уже раскаивались в содеянном. Те, кто еще недавно шел с топорами на патрули, теперь падал на колени и плакал надрывно и горько, слезами вымывая из сердца ненависть и гнев. Те, кто сомневался в силе Спасителя — теперь воочию увидели его мощь.

Не пришла только верхушка авьенского общества — те, кого Марго видела на балу и те, кто, должно быть, знал тайну ложи «Рубедо». Те, кому не было дела до человеческих страданий.