Елизавета Дворецкая - Малуша. Пламя северных вод [СИ litres]

– Но от кого оно тогда?

Загораживая Улебу путь, Бер даже взял его за кожух на груди. Пощипывал мороз, в сорочках, пропотевших за время драки, становилось зябко, но Бер не обращал внимания. Даже про боль от ушибов забыл.

Улеб подумал: что ему может быть известно?

– Моя мать тебе не говорила?

– Нет.

– Тогда спрашивай у нее. Если она решит, что тебе нужно это знать… – Улеб вздохнул. – Я этого решать не могу.

– Но мне нужно это знать! Ведь Сванхейд меня спросит! И останется очень недовольна, если я буду стоять перед ней, как раззява!

– Это уж, прости, твоя печаль! – Улеб улыбнулся и двинулся дальше.

Даже сейчас он пытался оберегать честь своего киевского брата, пока это было возможно.

Бер больше не спрашивал: он уже разглядел, что Улеба, при всей мягкости обращения, не назовешь слабовольным. Там, в медвежьем логове, Бер не сильно приглядывался к младенцу и не имел времени на подсчеты, но слова Улеба кое-что ему прояснили. Малушу отослали из Киева не только из-за ее древлянского наследства…

Или как раз из-за него? Ведь ее ребенок тоже принадлежит к роду погибших деревских князей.

И кто его отец, становится очень, очень важным.

Но вот наконец вернулся из гощения князь Судимер, старейшины стали собираться в Плесков на совет перед Карачуном. Кетиль взял Бера с собой; на собрании парню были присутствовать неуместно, однако он провел это время со своей теткой Альдис, то есть княгиней Льдисой, и скоротал дань за рассказом о делах Сванхейд и своем походе в лес. Из уважения к родственнице Бер постарался изложить свою сагу как можно ближе к тому, что было на самом деле…

– Повезло нам, – сказал Кетиль, вернувшись от князя. – Деды на второй день явятся. После Плескова сразу. На солоноворот – в святилище и к князю, назавтра – к нам.

– И что? – не понял Бер.

– Князь-Медведь в солоноворот из лесу выходит, ватагу дедов выводит, и двенадцать дней они по волости ходят, дары принимают. Сперва в Плесков, потом далее. К нам и в Выбуты придут на второй день. Значит, что он тебе обещал, на второй день случится.

Бер уже заметил, что о возвращении Малуши родичи не говорят прямо – боятся сглазу. Боясь того больше всех, он даже в мыслях стал себе говорить «когда это случится», и все.

Еще с утра на самом высоком месте берега близ Выбут стали складывать костер. Собрали «огненные ворота», чтобы добыть новый «живой» огонь. Из всех окошек валил дым и тянуло вкусными запахами: хозяйки жарили поросячьи ножки, бараньи бока, пекли пироги для угощения живых и умерших.

– У Сванхейд сегодня большой пир, – рассказывал Бер, сидя в поварне возле Уты, чтобы ей было не скучно хлопотать у печи. Свеня, очень важный и гордый, топил тем временем хлебную печь. – Еще вчера забили борова, натолкали ему в брюхо разных пахучих трав и чеснока, заложили в каменную яму и целые сутки жгут над ним костер, чтобы хорошенько пропекся. Его подадут вечером, когда зажгут йольский огонь. Сванхейд собирает к себе всех жителей Хольмгарда, а потом, попозже, на санях приезжают старики из Словенска. Едут и поют песни, так что на озере, должно быть, слышно. Они доедают, что остается от кабана, и обычно у нас остаются ночевать… ну то есть спать до обеда, а потом едут назад или в Будгощ. А назавтра приедут Сигват и ярилинские, и для них тоже подадут угощение. Сванхейд говорила, пока был жив Олав, он в эти двенадцать дней ездил по всем селениям вокруг Ильменя, но без него этот обычай заглох.

– Кто же у вас там в гощение ходит? – спрашивал Ута, наполняя пироги начинкой из каши с курятиной.

– Вот это и было гощение. А после Олава – никто. Сванхейд сама отдала это право Ингвару, а он им не воспользовался ни разу в жизни. Она говорила, что когда два года Святослав жил в Новых Дворах за рекой, он ездил в гощение со своим родичем, Асмундом. Он был еще отрок, но тогда люди были довольны. У них был князь, который приносил жертвы и говорил о них с богами. Все думали, он останется у нас навсегда. Спорили, на ком ему лучше жениться.

– У него тогда уже была невеста – Прияна.

– Не помню, чтобы слышал о ней, но я-то был тогда совсем дитя. Я его моложе года на три-четыре, но тогда это было много. Он уже носил настоящий меч, а я – деревянный, и он смотрел на меня как на вошь. Так что не могу сказать, чтобы мы сдружились. Когда убили Ингвара, все наши очень охотно собрались в поход на тех древлян. Если бы мы не помогли князю отомстить за отца, какой он был бы князь? А потом… он остался в Киеве. У нас все ждали, что он устроит там дела и вернется, чтобы править, как его деды, и тогда уже наш князь будет собирать дань с Киева. А он все не ехал, и наша дань отправлялась к нему туда. Только года через три все поняли, что он не вернется. Как и его отец, будет жить в Киеве. И с тех пор люди очень недовольны. Если у нас нет своего князя, что мы за люди? Жалкие смерды, отсылающие дань за тридевять земель и не имеющие никого, кто давал бы им суд и закон. Все говорят, что мы теперь стали холопами киевского князя, а были его родным племенем. Даже толкуют, а права ли была Сванхейд, когда решила отдать…

Бер осекся и поджал губы.

– При мне никто, конечно, не смеет это обсуждать, – добавил он. – Этим людишкам не по уму судить решения госпожи Сванхейд.

– Но если бы она решила иначе, сейчас ты был бы князем в Хольмгарде? – мягко спросил Улеб.

– Я? – Бер почти подпрыгнул. – Мой отец. Он старший после Ингвара. Да, пожалуй. Но теперь возможно только, если князем станет кто-то из сыновей Святослава. У него есть сыновья?

Улеб промолчал, а Ута взглянула на Бера над пирогом:

– Да. Двое. Старший от Прияны, младший от… второй жены.

– Сколько им лет?

– Одному три года, другому около года. Когда он родился, нас в Киеве уже не было.

Улеб отвел глаза.

– А ведь ты его брат и тоже сын Ингвара! – Бер прямо взглянул на Улеба. – Если бы ты предложил людям избрать тебя, никто не сказал бы, что это против закона. Хочешь, я поговорю со Сванхейд о тебе?

– О нет! – Улеб даже встал. Глянул на Уту, замершую с ложкой в руке. – Забудь об этом и не вспоминай больше никогда. Двадцать с лишним лет это было тайной, а когда она вышла на свет, то не принесла ничего, кроме горя и позора. Однажды помимо моей воли заговорили о том, чтобы мне стать… наследником Святослава. И одни эти разговоры погубили меня, Горяну… обрекли нашу семью на изгнание и разрыв.

– Но здесь не Киев!

– Это тоже владения Святослава. То есть Хольмгард, а не здесь. Своей волей я больше не встряну в эту пляску и не позволю другим втянуть меня, сули мне хоть престол царьградский, – горячо заверил Улеб. – И никому не советую! – вырвалось у него.

– Но у тебя же есть право ! – Бер тоже встал, будто это могло помочь убедительности его речей. – Тебе не хватило только поддержки людей! Но если я поговорю со Сванхейд, а она – со старейшинами, может быть, мы и найдем тебе поддержку! Ты ведь тоже ее внук от Ингвара! Я думаю, людям понравится такой князь, как ты! Ты в самом расцвете сил, умен, смел! А если ты еще женишься на какой-нибудь кунице из Словенска…