Елизавета Дворецкая - Малуша. Пламя северных вод [СИ litres]

Потом он вышел и затворил за собой дверь. Малуша напряженно вслушивалась, пытаясь разобрать, как он будет собирать свои лыжи и удаляться. Но не услышала ничего.

Колосок заплакал в голос: опять был голоден. Малуша села, чувствуя, что ужасно устала. От всего. От ребенка, от этой темной избы, от бесконечных забот, одиночества. От сожалений и надежд. Перед ней распахнулись ворота обратно в белый свет, но что ей обещает эта перемена – облегчение или еще худшие горести?

Но уже сейчас она знала: раздумья ничего не изменят. Не для того она соткала себе пояс из золотых нитей Зари-Зареницы, чтобы вечно сидеть в этой темной избушке.

Положенное время и сама Заря проводит в подземном заточении. Но наступает ее срок, и она выходит, умытая росой, чтобы вывести на небо дитя свое – Солнце. И никто никогда от начала времен не спрашивал ее – хочет она того или нет.

Три седмицы до Карачуна тянулись, как три года. Плесковские родичи уверяли Бера, что он все сделал правильно. Раз сорочка Малуши у него, то и сама она все равно что уже здесь. Но в белый свет с того света нельзя так просто взять и выпрыгнуть. Нужно подождать, пока преграда истончится и ворота отворятся. А это возможно лишь в священную ночь солоноворота.

Судя по волнению женщин, они верили, что Мальфрид и правда вскоре будет дома. Но Бер дожидался урожая со своего подвига с таким нетерпением, как будто к нему должны были привести невесту. Ута, Предслава, Гостёна и ее дочери опять и опять расспрашивали его о Малуше и ребенке, но Бер мало что мог прибавить к первому рассказу. Не очень-то он ее и разглядел. Плененная дева (ну то есть какая она дева, с ребенком-то?) показалась ему изможденной и не особо красивой, но иного он и не ждал. Ни сама Сванхейд, ни ее дочь Мальфрид, ни ее внучка Предслава большой красотой лица не отличались, хотя женщины были достойные и собой видные. Да и лесная жизнь дородства не прибавит. От облика Мальфрид-младшей ему запомнилось выражение уязвленной гордости и упрямства. Но тем сильнее ему хотелось, чтобы эта загадочная дева… его загадочная племянница появилась из леса и можно было с ней как следует познакомиться.

Дабы скрасить время ожидания, Бер каждый вечер ходил вместе с Улебом на девичьи павечереницы в Выбуты. Причем не Улеб водил Бера, а Бер – Улеба. Живо разобравшись, что к чему, он сам тянул родича к девушкам, уверяя, будто без него стесняется в чужом месте, хотя одного взгляда на его уверенное лицо было ясно, что это ложь. Будучи учен вежеству, Бер не появлялся в беседе без орешков или мешочка сушеной вишни и всякий раз имел наготове новые увлекательные байки. Рассказал он и про гордую девицу Гюрид, и как пронырливый Хальвдан все же убедил ее не противиться велениям Фрейи, и еще много такого.

О его походе на край Окольного уже все знали и часто просили рассказать. Здесь Бер тоже не ударил лицом в грязь.

– Когда я вошел в то жилище, то сразу увидел – внутри оно намного больше, чем кажется снаружи, – повествовал он, сидя между двух лучин, где его всем было хорошо видно. – Там стоял длинный роскошный стол, покрытый греческими мантионами с золотой вышивкой, посуда на нем была вся из золота и серебра, и угощения всевозможные: жареные рябчики и глухари, веприна с чесноком, зайчатина, оленина с ягодами в меду, печеная рыба, свиные и телячьи головы. За столом сидели двенадцать девушек, и старуха сказала, что это ее дочери. Все они стали мне прислуживать, наливать меда и подавать разные угощения. Но я не притронулся ни к чему на столе, а достал из мешка кусок хлеба и сала, которые принес с собой, и ел только их. Старуха сказала: «Почему ты не ешь нашу еду? Может тебе не нравится наше гостеприимство?» Но я-то знал, что если проглочу за этим столом хоть крошку, то потеряю память и обрету взамен безумие, и тогда мне придется остаться на том свете навсегда. Я ответил: «Госпожа, я никогда не видывал такого роскошного угощения и столь радушного приема, и все это делает вам большую честь. Но, знаешь ли, если люди едят непривычную пишу, она расстраивает их здоровье, поэтому для меня разумнее будет есть то, к чему я привык». Тогда она сказала, что я, как видно, человек вежливый и разумный, и предложила мне остаться ночевать. Еще она сказала, что я могу выбрать любую из ее дочерей и взять ее себе в жены. А все они были такие красавицы, что невозможно рассказать, и у каждой было на груди золотое ожерелье, на руках – золотые браслеты в виде змеек с красными и зелеными глазами, а на каждом пальце – золотое кольцо…

Веретена замирали в руках дев, увлеченных рассказом. Некоторые даже рот открывали, заслушавшись. Все они с детства много слышали о Буре-бабе, но чтобы в ее избушке бывало такое угощение, да какие-то двенадцать дев, да все в золоте – о таком они никогда не слыхали.

– Но они при этом старались сесть так, чтобы быть ко мне лицом, и ни одна ни разу не повернулась ко мне спиной. Я-то сразу смекнул, что это значит…

– Что? – зачарованно вымолвила Бажана, выбутская племянница Гостёны.

– Да у них же нет спины! С задней стороны их тела пустые, как гнилой орех! Так и узнают лесных дев. Если приглядеться, то можно было заметить, что у каждой из-под платья торчит кончик хвостика – такого, знаете, как у поросят, только длинного.

Девушки захохотали, роняя веретена и хватая друг друга за локти.

– А ты, видать, проверил – что у них под платьем-то, да? – задорно выкрикнула Бажана.

– Да уж я разбираюсь, куда не стоит совать руки, – Бер быстро подмигнул ей, давая понять, что с ней-то дело обстоит вовсе не так.

– Ты небось по дороге головой о корягу грохнулся, вот тебе и примерещилось! – с ревностью осаживал рассказчика Доброзор, сын нынешнего старейшины, Острислава. – Сколько людей к Буре-бабе хаживали, а никто таких див не видал!

– Видишь ли, мой любезный друг, – со снисходительностью человека бывалого отвечал Бер, – тот свет – хитрое дело. Два человека могут там смотреть на одно и то же место и видеть совершенно разное. Просто неразумный человек увидит пустую замшелую избу. Тот, в ком ума чуть побольше, увидит роскошный стол и прекрасных дев; он набросится на то и на другое, едва хозяева ему предложат, поддастся жадности и похоти, но заплатит за эти дары теми крохами рассудка, что у него были. И лишь истинно мудрый человек увидит, что эти девы – мерзкого вида йотунши и хюльды… то есть лешачихи, а еда на столе – гнилушки, мох и камни. Такой человек сдержит свои порывы и не станет ни к чему прикасаться, а поэтому сохранит рассудок и добьется своей цели!

На следующий день, когда Улеб и Бер возвращались с посиделок домой в Варягино, у берега вдруг что-то задвигалось – будто сугробы ожили и встали на ноги. У Бера в первый миг волосы шевельнулись на голове, но тут же он опомнился и сообразил, откуда это диво.