Михаил Ланцов - Западная война

Легат покрутил в руке золотой Октавиана Августа. Молча. Рассматривая его. Он прочитал надписи и в принципе понял, чья эта монета. Явно этого на монете не было написано, но профиль был узнаваемый.

— Вы ведь не думаете, что у вас получится? — Наконец, после долгого раздумья, спросил легат.

— А разве Святой Престол не хочет этого? Не маленький итальянец Джакомо, а Патриарх Рима. Да. Не быстро. Не сразу. Но почему нет? Разве Святой Престол настолько измельчал, что стал прибежищем для всего лишь итальянца? Разве он утратил свои былые амбиции?

— Амбиции? Вы готовы принять католичество?

— Я готов принять христианство. Надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю.

— Понимаю, и не разделяю вашего оптимизма.

— В 1888 году я принял Россию в весьма запущенном состоянии. Армия была одной из худших в Европе. Флот — едва ли не туземным. Экономика такова, что ни современных станков, ни современных, технически сложных изделий произвести в ней было нельзя. Разве что штучно и за огромную цену. Россия зарабатывала на вывозимом лесе, зерна, нефти и прочего подобного товара. Население же едва на шестую часть умело читать. Читать, писать и считать — лишь каждый десятый. Квалифицированных специалистов практически не было. Наука — в загоне. Образование на всех уровнях — миниатюрно и проблемно. Экономика откровенно колониальна. А все окружение престола воровало… отчаянно, самозабвенно и безудержно. Про искусство и прочее не было и речи. Даже если что — то где — то появлялось, оно либо сразу утекало за пределы России, ибо здесь было не нужно, либо имело характер самый, что ни на есть мрачный и упаднический. Одна сплошная проблема, а не страна. Куда не ткни — или рукав порван, или сапог в дерьме. Прошло двадцать шесть лет. Двадцать пять полных лет, если быть точным. Четверть столетия. И вы видите, что получилось.

— Согласен. Результат поистине впечатляющий! Но мы говорим о несколько разных вещах, — осторожно пояснил легат.

— Разве? Вы знаете, как христианство стало Имперской религией? На самом деле, а не по церковному преданию.

— Я предполагаю, что у нас могут быть сильно разные взгляды на этот вопрос. Не забывайте — я лицо духовное. Впрочем, я с удовольствием выслушаю вашу версию.

— Вы помните про пять добрых Императоров?

— Да. Конечно. А причем тут они?

— Для кого они были добрые? Никогда не задумывались? Нет? Так я подскажу — для Сената. Гай Юлий Цезарь был человеком, который в очередной раз попытался собрать воедино разрываемую на куски державу. Сенаторами разрываемую, которым всегда было плевать на благополучие Империи. Им было достаточно, чтобы они жрали сладко и спали мягко. Они. О том, что на другом краю Империи все может пасть прахом им дела не было. И первые пять Императоров были добрыми для Сената, потому что держались максимально компромиссной позиции. С ним. Но не сенаторы не унимались, продолжая тянуть одеяло на себя и решать свои местечковые проблемы за счет Империи. И Императоры были вынуждены вступить с ними в борьбу, чтобы все прахом не пошло. Разве нет?

— Это… очень необычная трактовка событий.

— Допускаю. Однако, разве я что — то говорю не так? Если, конечно, рассматривать эти события в рамках государственного интереса.

— Я не могу возразить вам, по существу во всяком случае. Возможно вы и ошибаетесь, но я недостаточно хорошо владею материалом. Впрочем, я все равно не понимаю, как все это связано с христианством.

— Сенат был разрознен. Ему требовалась единая идеологическая площадка, чтобы оппонировать Императору. И этой площадкой стало христианство, которое на заре своего существования было удивительным нигилизмом по своей сути. Оно отрицало все. Оно отказывалось от всего. Даже от самой жизни. Оно оказалось той единственной религией, которая прямо оппонировала Императору и всему, что связано с Империей. Поэтому в сжатые сроки христианство как идея охватило всю аристократию державы. И противиться ему становилось с каждым годом все сложнее. Из — за чего Константину пришлось сделать ход конем — возглавить то, что было непреодолимо. Утвердить христианство государственной религией, автоматически выбивая идеологическую почву у всех оппозиционеров. Это спасло Империю. На время. Она все равно не выдержала и развалилась — слишком чудовищным был тот политико — экономический кризис, что охватил ее.

— Вас послушать, то в развале Римской Империи выходит повинно принятие христианства.

— Принятие? Нет. Принятие позволило продлить ее жизнь. Но вот дикое и неотесанное христианство — да, выступало одним из важнейших негативных факторов. Важнейших, но не главным. Главным был Сенат и его желание решать свои местечковые проблемы. Именно в таком ключе мне и видятся фундаментальные проблемы христианства. Вы — сенаторы и ведете себя как они.

— Сенаторы? — Удивленно переспросил легат.

— К сожалению Константин ввел христианство слишком поздно. Ни он, ни его наследники просто не успели привести его к удобоваримому виду. Сейчас же такой проблемы нет. И полчища германцев не терзают Империю. Они, конечно, пытаются… — улыбнулся Николай, — но у них ничего не получается. А значит мы можем спокойно и вдумчиво навести порядок и устранить старые противоречия.

— Возможно. Но Империи нет. Той Империи.

— Империя жива, пока жив последний ее солдат. Не так ли?

— Я все равно не смею разделять вашего оптимизма.

— Главное, чтобы его разделял Святой Престол.

— Не хочу вас обнадеживать… — развел руками легат.

— Вы считаете, что война еще не выиграна?

— Почему же? Мы уверены, что Германия ее проиграет. Вот только будут ли плоды вашей победы столь значимыми, как вы говорите? В Европе постоянно гремят войны. Иной раз оставляя после себя целые пепелища, вместо тех или иных регионов. Но они так и остаются — всего лишь войнами…

— Ну что же… тогда считайте, что этого разговора не было. Французам скажите то, что мы обговорили. В остальном же… давайте подождем. Ваше недоверие оправдано. Впрочем, полагаю, что вам нужно помнить старую еврейскую мудрость — то, что вчера рыбы были большие и по три шекеля, совсем не значит, что завтра они не будут маленькими и по пять.

— Понимаю… — кивнул легат.

— Сомневаюсь, но, допустим. Вы хотели узнать, почему я подчеркнуто хорошо отношусь к католикам, позиционируя себя как православного монарха. Вы узнали. Мне выгодно устранение раскола и слияние христианства обратно в единое целое. Пусть и в перспективе. И мне выгодно, и Империи. И я буду работать в этом направлении. И было бы очень неплохо, если бы Святой Престол вылез из коротких штанишек региональной италийской церквушки и помог мне в этом деле. Это все, что вы хотели узнать?