Василий Панфилов - Детство 2

— Прям даже искусством? — робко засомневалась тётя Песя, чуть вытянув шею вперёд.

— Таки да! — забираю у малых рисунок и тыкаю под нос женщине. — Видите? Всего несколько скупых линий обычным карандашом, и вот нас можно даже опознать! Ето, я вам скажу, верный признак…

Сбиваюсь, морща лоб.

— …в общем, признак таланта. Значица, у Саньки всё хорошо с глазомером, мелкой моторикой и етой… визуализацией! Врождённое, значицца, навроде абсолютного музыкальнова слуха, и даже лучше!

— Так што, — решительно откладываю салфетку, — пойду до дяди Фимы и решу через нево вопрос с учителем.

Санька зарозовел и расплылся в улыбке, тут же засмущавшись.

— Да! — Фира вскинула кулак. — Я всегда в тебя верила! Пойдём!

Она схватила меня за руку и потащила вниз ко двору, на ходу вытирая рот схваченной со стола салфеткой и тараторя:

— Са… то есть Рувим! Не отставай! И давай ещё по музыке тебе, да? Ты же на гитаре уже умеешь, только пока не здорово! То есть хорошо, но совсем хорошо потом будет, а не как сейчас! У тебя денег хватит или у дяди Фимы попросим?

— Хватит на два раза и ещё полстолько! — хлопаю себя по карману, в котором покоятся выигранные денюжки. Ни много, ни мало, а четырнадцать рублей за севодня! Удачный день, очень даже.

— Ну! — Фира схватила второй рукой Саньку и потащила уже двоих. — Так чего стоим!? Побежали!

И мы побежали куда-то, и вот ей-ей! Даже не к дяде Фиме Бляйшману, хотя вроде как и к нему, а куда-то в будущее, которое непременно окажется светлым.

— Ой-вэй! — Песса Израилевна схватилась за сердце и медленно опустилась на табурет. Вспомнив, што сердце таки слева, переменила руки.

— Доча, — медленно сказала она, выждав драматическую паузы, — ты брала у него деньги?

Чуть вытянув шею вперёд, она смотрела на дочь, не моргая. В больших, выразительных глазах женщины были слёзы, вся скорбь еврейского народа и воспалённые сосудики от печного жара и чистящегося лука.

— Ну…

— Не нукай! Я тебе не извозчик, а мама, или ты имеешь таки какие-то сомнения на этот счёт? Тогда озвучь их сразу, а не держи на потом!

— Ма-ам!

— Не мамкай, а говори! — надавила женщина голосом.

— Два разочка только, — слукавила девочка, ни разу не понявшая сути обвинений, но сходу прочувствовавшая их тяжесть.

— Два! — Песса Израилевна скорбно воздела руки к небу, и с некоторым опозданием – лицо. — Ты слышишь это? Моя доча пошла по наклонному пути, начав брать деньги у почти посторонних мужчин!

— Ма-ам!? — испуганно вытаращила глаза Фира и заревела.

— Ой-вэй! — расстроенно сказала мать, прижимая её к себе и гладя по голове и спине. — Поняла наконец?

— У… угу! — отчаянно закивала Фира. — Я не дума-ала! У-у! Просто… ик! Давал на мороженое и всякое такое, а я брала-а… ик! Когда гуля-али!

— Успокойся! — Песса Израилевна отстранила дочку и высморкала её в фартук. — Вот, снова похожа на красивую еврейскую девочку, а не чудовище из подвала! Видел кто-нибудь?

— Не… — для убедительности девочка замотала головой, отчего кудрявые волосы окончательно растрепались.

— Ну и то, — вздохнула мать, снова прижимая её к себе и гладя по голове. — Совсем уж такого люди не подумают, потому как возраст. Но за воспитание могут посмотреть косо, а оно тебе надо? Оно ни тебе не нужно, ни твоей бедной мамеле, штоб она была здорова и богата за хорошим зятем!

— Так што слушай сюда и запоминай как надо, а не в одно ухо! — Песса Израилевна отодвинула дочку и внимательно вгляделась ей в лицо. — Таки понимаешь, или как всегда?

Девочка закивала, и кудрявые волосы замотались в такт.

— Будем надеяться, — женщина подняла голову вверх, призывая Бога в свидетели, — што это значит таки да, а не таки ой через какое-то снова! Очень не хочется вкладывать ум через ремень, но если меня таки прижмёт, то я не пожалею ни своих рук, ни твоей задницы!

Песса Израилевна долго ещё воспитывала дочь, то пугая её возможными последствиями, то утешая и высмаркивая. Зато запомнит!

А с Егоркой она потом поговорит, осторожно. Иногда она забывает, што мальчик немножечко гой и Егор, а не Шломо, настолько привыкла видеть его за будущего зятя. Умненький мальчик, но воспитывался таки не правильной еврейской мамеле, а затем в хедере [21] Начальная еврейская школа в традиционной еврейской ашкеназской системе образования. , а всё больше Хитровкой. А это таки ой!

Мальчик не всегда понимает, где надо што, особенно в воспитании. Так што она, не поправит осторожно будущего зятя под своё и дочкино надо?!

Цимес будет, а не зять! Все соседки обзавидуются, хотя и через поджатые губы за гойство. Но здесь таки Одесса, а не Бердичево, и если мнение ребе пойдёт поперёк счастья дочки, то ой будет ему, а никак не Фире!

Лёва стоял перед нами таинственный и надутый, растопырив упёртые в бока тонкие руки. Я заинтересовался сразу, но сделал вид равнодушный и ленивый, потому как человек бывалый и тёртый. Понимание имею, с кем надо как для своево удобства!

Покрутившись мал-мала вокруг нас с самым таинственным видом и чуть не лопаясь от интересных тайн, Лёва наконец начал потихонечку сдаваться.

— А я такое место знаю! — сказал он таинственным громким шёпотом, забавно играя тонкими белесыми бровями, што на ево физии смотрелось ну очень потешно.

Вытащив из-под себя затёкшую от долгого сиденья ногу, кидаю на нево самый равнодушный взгляд, и переворачиваю страницу. Лёвка начинает пыхтеть…

— Пойдём! Одно место покажу!

— Не надо мне места показывать! — отмахиваюсь от нево. — У меня самово всё есть!

— Дурак! — краснеет тот, легко поведясь на первую же подначку. — Не «это» место, а просто место!

— Ты словами-то можешь сказать, а не намёки намёкивать? — поинтересовался я, положив палец меж страницами книги, но не торопясь укладывать заместо него закладку.

— Пещера! — выпаливает он. — В катакомбах! Вход знаю, нашёл случайно, она тупиковая, большая!

Вроде как нехотя встаю с лавочки, што под деревом во дворе, и мотнув головой еле заметно улыбающемуся Саньке, иду за Лёвой. Дразнить ево бывает интересно, потому как он из тех людей, што умственно старше своево возраста, а психологически младше. Етот, как ево… диссонанс! Или дисбаланс?

В общем, забавно бывает. Но не увлекаюсь, вот ей-ей! Лёвка смешной и очень добрый, отчево на Молдаванке драться с ним считается вроде как дурным тоном.

Не трусло! За щеней, было дело, в огонь лазал, со скал высоких в море прыгает. А человека ударить не может, потому што тому больно! Ну и што за драка такая, в одну сторону?

Был бы чужинцем, оно бы может и нашлись такие, што без опаски ответной по мордам постучать любят! Есть такие, везде есть. А так, среди своих, да с кучей не самой травоядной родни, оно как бы и ничево, благоденствует.