Василий Панфилов - Детство

— Я тебя какой день выглядываю, — рассказывал он, вцепившись в рукав и опасливо поглядывая по сторонам. Публика здеся такая, оглянуться не успеешь, как с вывернутыми карманами очухаешься, и енто если повезёт! Многие и вовсе не очухиваются, значицца, ты здеся как? Совсем плохо?

— А давай в гости? Чаем напою! С сахаром!

Важничая немножечко, провёл Мишку к себе. Только по дорожке раз остановилися, чтоб он посцал-то, а не в штаны напрудил.

— Дружок-то мой, значицца, — представляю его Ивану Ильичу по всем правилам вежества. — Мишкой звать. Портняжка будущий.

— Ишь ты? — дяденька протягивает руку, пожимая. — Хороший дружок, раз сюды сунуться не побоялся. А я Иван Ильич, земляк Егорки и егойного отца знакомец.

Расслабился Пономарёнок, ну да оно и понятно. Земляк всё ж, не абы кто. Да ещё и отца знавал, это почти што сродственник, особливо когда в Москве встретилися.

Заради такого дела чай достал, чуть не полфунта по случаю досталися. Шуганул портяночников от извощика знакомого, когда тот выпимши был, так тот потом спитым [44] Уже один раз заваренный. В те годы существовали целые «фабрики» такого чая, и бедные слои населения не видели в его употреблении ничего дурного. чаем и отдарился. Честь по чести, в коробочке красивой, берестяной.

Балую я себя иногда!

Иван Ильич кипятку поставил да чай заварил. Попили с сахаром, что мне в тот раз разбойники знакомые с собой в карманы насували. Дяденька с нами одну чашку для вежества испил, ну и Понамарёнка расспросил заодно житье-бытье. Потом отошёл, значицца, и мы уже вдвоем сидели, ну чисто взрослые из господ!

— Хорошо устроился-то, — без зависти говорит Мишка, — никак враки всё, что на Хитровке пропащие совсем?

— Не врут, — мотаю головой так, что мало не отрывается, — и ты сюда вдругорядь не ходи! Сейчас, перед летом, калуны [45] Профессиональные нищие. новых попрошаек себе набирают. Старые-то за зиму повымерзли. Могут и того…

— А вот и не боюся! — хорохорится Пономарёнок.

— Я вот боюся! — Мишка затихает – понимает, что всё сурьёзно. — Хучь и боец кулачный, ан среди годков, взрослых-то не побью.

— А мастера свово? — не удерживается дружок.

— Случайно! Пороть меня вздумал, а сам опосля пьянки жутчайшей. Ну а мне што? Уже тогда понимал, что не удержуся я у него, ну и отбивалси. Да и мастер такой злой был, что боялся – забьёт вусмерть! Как давай лягаться, не видя ничегошеньки! Ну и попал так вот, удачно.

— С единого удара свалил, ха!

— Удача, Миша, — качаю головой.

— А… так он же в Пост Великий руки распускать вздумал, — оживляется Пономарёнок, — и кругом неправ был. Боженька наказал!

— Не иначе. Да ты пей, пей чай-то! И сахар бери!

— А что там с энтими… калунами? — Мишка сёрбает чай по господски, с блюдечка, зажав кусочек сахара меж зубов.

— Новых набирают. Они обычно родителям денюжку за них платят, вроде как в энту… аренду берут, на год. Бывают, двух-трёх возьмут, да ни един года не переживает! Оно на холоду-то плясать перед господами, чтоб подавали больше, долго ли протянешь? А если без денюжек можно робёнка умыкнуть, то и тово, скрадут.

— А убежать?

— Куды? Ручки-ножки ломают, чтоб жалостливей выходило, а то и глазоньки выжигают.

— Жуть, — ёжится дружок зябко. — А полицейские?

— Что полицейские? В доле они. Сбежишь коли, ещё и вернуть могут!

Рассказываю про Хитровку да как строился. Мишке всё любопытно, а то врак среди годков ходит немало.

— Хватит! Давай рассказывай, что там деется?

— У нас? — Пономарёнок задумывается. — С Дрыном всё то же самое… хотя погодь, я тя денюжку принёс.

Опасливо поглядывая на повернувшегося спиной дяденьку, достаёт тряпицу. У меня ажно в груди теплеет – хороший у меня дружок-то! Деньги не оставил, да не побоялся с ними на Хитровку. Это, правда, по незнанию больше, да потому, что никто и не думал, что у мальчишки деньжищи таки могу быть. А там бы ух! Средь бела дня ограбили бы, на виду у людёв.

Обниматься-то не стал, но глянул на Мишку етак… выразительно, что тот аж запунцовел, собой гордяся, да смущаяся.

— Ништо, Егорка, ты ж друг мой, а не абы кто!

Помолчали неловко, и некстати ворохнулся Тот-кто-внутри:

— «Мент родился!»

— А, так о мастере-то! — вспомнил Мишка. — Ты ему влупасил-то, так он сгоряча и выскочил во двор. Ну то исть не он сам, а супружница евойная, и как начала голосить! И такой ты, и сякой, и разбойник весь из себя. Не знал бы тебя, так напужался бы, ей-ей!

Посмеялися, друг дружку толкаючи, мало чай не опрокинули.

— Мастер влупасил ей потом за стыдобушку такую, да и сам не умнее оказалси.

— Ну?!

— В полицию твой пашпорт отнёс, — Пономарёнок развёл руками, — так что теперь преступник ты получаешься. Только там не всё так просто получается – слыхивал я, как потом народ разговаривал. Москва, она же знаешь сам – большая деревня.

— Ну да, ну да.

— Вроде как ты и преступник, но ентот… жертва обстоятельств. Поймают коли, наказывать сильно не будут. Может, в колонию детскую направят, но они ж всяки бывают. Иные, говорят, и ничего себе так.

— А! — Мишка перебил сам себя. — Вляпался-то Дмитрий Палыч с тобой! Жалобу подал, ан сгоряча всё как есть и выложил. И как давеча пьяным был, и как ты смотрел дерзко… Епитимья теперя на нём – страсть! Всяко-разного батюшка понавесил, да ишшо и под присмотр полиции попал.

— Может, под надзор? — хмурю лоб. — А то про надзор слыхивал, а под присмотр – нет.

— Присмотр! — замотал тот головой. — Сказали, что теперя учеников брать запретят и будут заходить, проверять его поведение и…

Мишка задумался, вспоминаючи, но так и не вышло.

— …ну и вообще!

— А я, брат, отца знакомца встретил, так до сих пор не нарадуюсь! — мотаю головой в сторону Ивана Ильича. — Ничегошеньки-то про отца и не знал! Беспамятный, а тётки коли спросишь что, так ажно пожалеешь – весь такой-растакой, мало что не пропойца. Деревенские тож как вспоминали, так чуть не плевалися. Толком никто ничего, но вот так вот!

— А на деле? — Мишка подался вперёд, он мою жизню знает и потому любопытствует.

— Из солдат, — от важности приподнимаю плечи. — С туркой воевал, а домой как пришёл, так оно и того… холера всех съела. Никого не осталось, ни единой душеньки! Ну и пошёл по свету бродить.

— А земля? — Мишка – деревенский, знает общинный быт.

— Земля-то да, но каково жить так – вспоминаючи постоянно родных? Оно и так-то не сладко, после туретчины-то, а тут и вовсе.

— Это да…

— Вот!

— Бродил так по дворам, да не нищенствовал. Грамотный, да ремёсла всяки-разные знает, в солдатчине научился. А мать мою встретил, так и прикипел. Не юнец уж, а глаз отвести не мог. Она, говорят, в молодости чуть не первая красавица в уезде. Многие на неё глаз положили! Иван Ильич говорит, что такие страсти были, что ой! Одни на мать мою глаз положили для себя, другие для сынов, внуков или племянников. А она солдата отставного выбрала.