Василий Панфилов - Детство

— Хорошо жили! — подливаю Мишке кипятку и подвигаю сахар. — Душа в душу, да и хозяйство крепкое. Деревенские тоже вроде как смирилися, отец-то первый кулачный боец был! И как стеношник, а уж как сам на сам, так и вовсе!

— Дак и ты!

— Агась! В отца. Рукастый ён, да из солдат, да боец первеющий, затронь такого! А как помер от лихоманки, так и всё, чуть не кажный позлорадствовать успел. Он, вишь, при общине был, да наособицу, вот и попомнили.

— Дела… — Протянул дружок. Помолчали немножко, поговорили о всяко-разном.

— Ты на Ходынку-то пойдёшь? — полюбопытствовал Мишка.

— А то! Подарки не кажный день раздают, да ишшо и такие, на коронацию чтоб. Кружка с вензелями, колбасы полфунта, сайка фунтовая, пряник гербовый, сластей всяко-разных почти на фунт, да всё это в платок ситцевый узорчатый!

— Встретимся на Ходынке, — пообещал Пономарёнок. — Все наши там будут!

На Ходынку пришёл с земляками в вечор, и не одни мы такими умными оказалися. А то вишь ты, не кажный день коронации ампираторские бывают. На саму коронацию, знамо дело, никого из бедноты не позовут, но и подарки памятные, худо ли?! Кружка да плат, уже есть чем похвастаться перед роднёй-то и знакомцами. Штоб завидовали! А сайка? Пряники с колбасой? Ого-го! Не на кажной свадьбе так полакомиться-то можно!

Тёплышко уже, так что многие пришли целыми семьями, устраиваясь на припасённых рогожах с детками. Все благостные, умильные, но ишшо и таки… будто волкодав хозяйский – смотрит на зашедшего во двор незнакомца и помалкивает, потому как ён с хозяином мирно разговаривает, ан вцепиться-то в глотку чуждинцу готов!

— Бают, не всем подарки достаться могут, — озабоченно сказал Ваня, расчёсывая дёргано нечастую по молодости бороду деревянным гребнем. — Всё своим да нашим, а как до раздачи дойдёт, так и кончилися.

— Могут, — соглашается один из земляков, расстилая рогожу для ночлега на чистом песке, поросшем редкой травой, — оне всё могут! Четыреста тыщь подарков, а народу охочего куда как побольше будет!

— Не зря пораньше пришли, не зря! — убеждённо говорит Ваня. Он молодой совсем и по молодости важничает иногда там, где и не надо. Вроде как выросла борода и ума сразу прибавилося. Мужики на такое только ухмылятся да поддевают беззлобно. Пусть, то его дело.

Зряшно только от годков своих отдалился. Оно понятно, что со старшими лестно ему, но при том же переделе [46] В общине никому в отдельности не дано права распоряжаться ни одним клочком земли… Характернейшей чертою русского крестьянского общинного землевладения, несомненно, являются переделы, которые община устраивает для восстановления нарушенного соответствия между числом работников и количеством земли, находящейся в ее распоряжении, причем “вся общинная земля объединяется на время передела в одну массу, как общую, всем общинникам принадлежащую собственность, за тем производится новый раздел ее в соответствии с изменившимися обстоятельствами. не только едоки учитываются, но и кулаки. По десятинам всё точнёхонько будет, ан нет если крепких кулаков да дружков решительных, то отведут землицу в самых неудобьях.

Ну да то его дело – может, он в городе остаться хотит. Есть и такие средь земляков, есть.

Оно ведь кто как устраивается – один в город зимой норовит податься, чтоб зряшно хлеб на печи не есть да на хозяйство мал-мала подзаработать. Другой почитай весь год в городе и работает, в деревню только наезжает изредка, а потом глядишь – вовсе в город переехал.

Может, местечко нашёл получше, в городе-то, а может – дома ему местечка не нашлось. Бывает и так, меня хоть взять.

Я когда на Хитровку прибежал, да с земляками поселился, так по весне больше половины народу поменялось-то. Одни, значицца, деньжат подзаработали, да и домой подалися. А другие, значицца, наоборот.

Много вспашешь-то, если лошадь до травки не дожила, да околела с голодухи? То-то!

А у богатеев сельских да деревенских брать можно в долг – хучь зерном, хучь лошадь арендовать. Вот только отдавать приходится много больше, чем брал. Кулаки-мироеды, они такие. Сволота!

Есть и такие, как Ваня – заработать в городе решил, да от отца отделиться. Своим хозяйством жить. Разные все.

— Гля! — ткнул меня с бок один из мужиков, обдав табашным запахом. — Никак дружки твои?

Я как увидал, так и подскочил, только руками махаю, чисто мельница. И рот сам расползается, в улыбке-то.

— Егор!

Дружки окружили, улыбаимся да обнимаимся, по спинам друг дружку колотим. Знамо дело, не виделися давно! Пущай не все из нашей кумпании смогли прийти, а шестеро только, но и то здорово. Скучал ведь!

Мишка-то Пономарёнок раз прибежал, да раз с ним и с Дрыном потом увидеться довелося, уже не на Хитровке, а чуть поодаль. Оно ведь как? Им к нам, на Хитровку, суваться опасно – калуны. А мне туда, потому как полиция и хозяин бывший. А ну как схватит?!

— Мы у Федула Иваныча еле отпросилися, — Дрын ажно подпрыгивает, так его распирает всего. — Сам не идёт, печёнку что-то прихватило, ну и нас одних не пущал.

— Антип что? Подмастерье?

— А! К зазнобе на завтра отпросился, раз уж выходной, там дело к свадебке. Вот мастер и опасался, что обидят нас здеся, без взрослых-то. Еле-еле уговорили! Отпустил только, когда сказали, что при земляках твоих будем!

— Ну и Пахом Митричу спасибо, — он кланяется в сторону старшего из мужиков, — что мастеру пообещал присмотреть за нами.

— Всё, всё, — смеётся тот опосля того, как дружки мои поклонилися ему вслед за Сашкой, — уважили, показали вежество! Теперя отойдите чуть в сторонку, а то знаю я вас – галдеть будет хуже грачей, торговок рыночных переорёте.

— Енти могут! — засмеялися мужики. — Кыш, кыш отседова!

Отошли чуть в сторонку – так, что на виду у земляков моих быть, но и не мешать им вести мущщинские разговоры.

— Народищу! — сказал Ванька Прокудин, самый младший из нас, тараща вокруг светло-серые, чуть лупоглазые глазищи. — Мы покуда шли, так чуть не половину Москвы повидали. Идут и идут, никак не кончатся!

— Ага, — подтвердил Архип, вытащив из-за пазухи вялую здоровую моркву. — Кому дать? У меня много! Зубы почесать-то! Народу много, то ладно. Мы-то успели засветло подойти, а кто ишшо подходит только, ноги впотьмах ломаючи. Здеся ж карьер раньше был, ну ямин-то понаоставили!

— Ох и засрут же ямины эти к утру! — сказанул Понмарёнок. — Иные, думаю, до самого верха! Чё ржёте-то, ироды? Народищу сколько набралося? У одного из десяти брюхо прихватит, так уже… хватит ржать! Идти когда завтра за подарками, так следить надобно, что в говна не ступить!

Сидели так, разговаривая о всяком-разном и смеяся поминутно, долго сидели – сильно заполночь, наверное. Оно ведь и им антирес есть о Хитровке и хитрованцах, и мне – о дружках да жизни их. Да не мы одни такие, многие не спали.