Василий Панфилов - Детство

Сразу не лечу, штоб настроение романтическое, значицца, не сбивать. Закружил вокруг да около, на глазах мелькаю. Шляпу свою травяную заместо картуза – раз! Оно ить смешно, да и пусть, зато глаз за несуразность такую цепляется.

— Как хорошо, Котя, как хорошо! — воркует молодуха, ну чисто голубка, ничего по сторонам не замечает. — Право, думается порой, что всё это чудо мне только снится. Как ласково смотрит на нас солнце с небес, каким уютом и негой тянет от нашего бутовского леса. А телеграфные столбы? Они, Котя, оживляют пейзаж, придают ему неизъяснимое очарование. Будто говорят, что где-то там, вдали, есть всё же цивилизация, что мы не одни с тобой в целом свете.

— Да, солнце моё, — ответствовал супружник, перехватывая ея ручку, и как принято у господ – целуя. И какой интерес только? — какие, однако, у тебя руки горячие! Это, верно, от того, что ты волнуешься, солнце моё… Что у нас к обеду сегодня затеяли?

— Ботвинья да цыплёнок. На двоих нам этого будет довольно, а к вечеру Салтыковы обещали подвезти из города балык.

— Ягодок не желаете, господа хорошие? — почуйствовал момент я, влезая со своими туесами.

— Ой! — молодуха прикрыла рот ладонью и засмеялася – нарочито так, вот ей-ей! Будто колокольчики хрустальные позвякивают. Небось училася такому не один год – вона как супружник молодой сомлел! На такие вот ухватки девки нас, мущщин, и ловят!

— Какой мальчик смешной! — и снова хихикает. — Котя, посмотри у него ягоды.

— Вот, господа хорошие, — подосовываю им под носы туески, у меня как раз для такого што-то вроде корзины низенькой сплетено. Низ прутяной, боковины берестяные. Голову ломал, пока придумал. Зато и смотрится лепо, а делов на час работы. — Земляника – отборная вся, один к одному! Черника – спелищая, да не давленая. Княженика. Побалуйте супружницу свою распрекрасную!

— И почём?

— Полтинник за туес! — вижу, што глаза его округляются. — А хотите, трёшку за всё? Все туеса, да с подносом вместе!

— И шляпу! — смеётся молодка, заливаясь колокольчиками.

— И-эх! Умеете вы торговаться, госпожа хорошая!

— Н-да, — господин только качнул головой, — ну тогда давай-ка, дружок, донеси это всё до дачи.

А мне тово и надо! Я хитрость енту, маркетингом называемую, долгохонько придумывал. Сперва полтинник, вроде как для торговли, а потом трояк за всё. Оно ить многие купят, а надо иль нет, уж потом думать будут. Цена-то ведь в самую плепорцию, ну может чуточку самую повыше. Зато вот с ентим… в голове всплыло новое слово… подносом! И шляпой.

Сразу всё и продал, да цены не сбиваючи. Во как!

Сторожа пропустили, только собак на поводках подобрали, да косилися в мою спину недобро. Оно это… профессиональный перекос, во!

За господами я шёл, только глазами туды-сюды… антиресно же! Дорожки повсюду, лавочки стоят, фонари самонастоящие на столбах. А дома, вот ей-ей, неважнецкие!

Вот посмотришь издали – богато. В два етажа все, да с верандами и балконами, да резьбы всяко-разной много, окрашено ярко. А щели в стенах отсюдова вижу, к домам не подходя.

Летние клетушки как есть, холоднички. Сразу видно, што внаём дачи, а не хозяйские.

Держать меня не стали, чай не в гости зашёл! Получил трёшницу, да и пошёл восвояси. В лавку было зашёл, но цены здеся! Дешевше в Москву за топором и иголками съездить.

Неподалече от перрона меня уже ждали.

— Расторговался? — вежественно поинтересовался один из троицы, цвикнув слюну через зубы на пыльную дорогу. Все мои годки примерно, ну да известно – кто постарше, вовсю уж в поле с родителями.

— А то! — и цвикаю в ответ, на Хитровке такому чуть не поперёд всего обучаешься.

— На чужое место влез. — Выступил второй, широкомордый, сжав кулаки.

— И што? — снова цвиркую, прям вот под ноги.

— Оштрафуем тебя, — заухмылялся старшой, — на всё что есть!

Н-на! Чего ждать-то?! «Нежданчик» в подбородок, хучь даже и слабый, он лучшей всего работает. Сидит вот, глазами луп-лупает.

А я тут же второму с ноги пыром, да в пузень! Уклонился от неуклюжего замаха третьего, прыщеватого, да и добавил пырнотому уже по уху. Сверху чуть, да всем почитай весом. Лежит!

Прыщеватый отскочил и ну за каменюку!

— Положь! Я тоже в эти игры могу играть!

Послушался, только глазками злобно пялится, да угрожать пытается.

— Да мы тебе встретим ишшо!

— Встретили уж! Троих на одну руку намотал, тоже мне – вояки грозные, бояки смелые! Ну, подь сюды!

— Нет уж! — прыщеватый отскочил и засмеялся, как залаял. — Ты думал, только нам дорожку перешёл? Мы, бутовские, с дач кормимся! Наша-то земля была, и даж в договоре прописали, что только мы теперича могём с дачниками торговать. Так-то! Ты всей деревне дорогу перешёл!

Мне ажно тоскливо стало – как представил себе взрослых парней, да с дубьём… и ведь забьют! Я бы, вот ей-ей, забил! Штоб не повадно. А то одного пропустишь так с ягодами, так через неделю уже пятеро чужинцев будет, а ты сам и родные твои к весне все деревья окрестные от луба зубами зачистите. Так вот!

Прав он, вот ей-ей! Но и отступать нельзя, значицца. Иначе всё, бросать балаганчик-то придётся.

— А неча! Чем словами сказать, штраф какой придумали! Ты кто? — сажуся на корточки перед приходящим в себя старшим из троицы. — Урядник? Ишь придумали чего, людёв грабить! Не на тово нарвалися!

— А на ково? — уже мирно спросил старший, не отодвигаяся.

— На тово! Я в Москве за лоскутников, што на Трубном, в стенке застрелищиком выступал! А там годков моих побольше будет, чем народу во всём дачном посёлке, да с окрестными деревнями. И не проиграл ни разу, так-то!

— Иди ты!? — взгляд опасливый, но видно – поверили. И так это… чуть не лестно им теперя. Одно дело – проиграть втроём одному, вот где стыдобища-то! Другое – пусть и втроём, но одному из первых московских кулачников. Среди годков, канешно. Оно не то што бы почётно, но уже и не зазорно.

— Сам иди! Коньком прозвали, потому как кулаком лупасю, как копытом.

— Ну, можь и так, — старший подтрушивает, но виду не показывает, — но от своих слов не отказываимся! Дачи, то наши угодья, исконные.

— Токмо ягоды?

— А што?

— Приду коли поговорить, так дубьём не встретите?

Переглядываются. Морды задумчивые, но видно – енти врать не станут, не приучены. Отлупить, хучь и до смерти – легко. А врать не умеют, да и учиться не хотят.

— Нет, — наконец говорит старшой, прочие кивают вразнобой. — Приходи. Спросишь Гришку Кузнецова, проводят.

— Ну, ждите.

Вскинулся с лежанки так, что чутка не слетел. Сижу, дышу тяжко да сердце колотится как после бега.

— Пошто не упредил? — лицо Сашки Дрына перед глазами, как вживую. Каждую ночь почитай снится такое, всяко-разное. А как упредишь-то! Знал бы, сам… и-эх!