Василий Панфилов - Детство

Встав босыми ногами на рогожу, жадно пью из чайника, подвешенного к поверху – штобы мыши не забралися. Сплюнув несколько попавших в воду жучков да мошек, напился до того, что чуть живот не лопнул.

Спать наново? Нет уж, учёный. Всё едино ни сна ни отдыха не будет, только проворочаюся зря. Ну да ладно, днём своё доберу, а сейчас вот и солнышко начало подыматься на колеснице Ильи Пророка.

Скинув пинджак и портки, с разбегу окунулся в теплищую воду, смывая ночные страхи и невольные грехи. Шумно плескался и купался, пока солнце не встало. А после, вылезая уж, проверил верши.

Есть! Три рака, один совсем здоровущий, да большой налим, невесть как забравшийся в маленькую для него вершу. Никак за рыбёшкой полез, да и встрял, разбойник! Ну и мелочи всякой десятка с два – так, ладони в две, не больше.

Раздул погасшие было угли, да подбросил загодя приготовленного сушняка, штоб горел себе потихохоньку, но не разгорался. Ну и пристроил рядышком налима и раков, оставив мелочь пока што в вершах. Небось не спортится!

Приладил, да и давай прыгать! Разминка енто да зарядка утренняя. Таких вот картинок атлетичных в голове мно-ого засело! Знаю как руками-ногами махать правильно – суставная гимнастика прозывается. Круговая тренировка и ента… функциональная.

В прошлой жизни, до того как попаданцем стать, я кулачником был преворазрядным. Даже знак такой был, навроде медали – дескать, первый разряд имеется. Я так думаю, что куда ж выше-то!?

Здорово придумано, я так мыслю. Придёшь в кабак-то, а тебе с медалью такой сразу почёт и уважение, да задиры местные уже со всем вежеством, шапки издали ломают. Да и ишшо куда-никуда можно небось с такой медалью. Кучеру такому небось любой купчина первогильдейский втридорога приплачивал бы. Перворазрядному-то!

Я-то, знамо дело, в дворники не пойду. Оно не то штобы стыдно, што уж там стыдного в уважаемой специяльности? Просто помнишь когда, что ранее из господ, ну иль не меньше, чем из разночинцев, а ныне прислуживаешь, оно как-то не тово! Не зря ж девять классов оканчивал когда-то, да не абы как, а со справкой! Справку-то, её не кажному дадут ишшо.

Прыгаю так, руками-ногами махаю – да правильно всё, по науке кулачной! То руками махи, то ногами – растяжка, значицца. И пыр в пузень, ён тоже не лишний! Потом руками от земли толкаться, на кулачках. Енто штоб если в морду кому, то штоб ух!

Попрыгал, да и к костру – раки-то уже готовы, отодвинуть надобно. Потом на ветке повисел да поподтягивался, и наново в речку, пот да грязь с себя смыть.

Наелся не так штобы от пуза, когда ажно изо рта назад еда вывалиться норовит, но тоже душевно. Здоровый налим-то! Да и раки тоже, не оставлять же их?

Вот пока ел, мысли всё вокруг да около встречи с бутовскими вертелися. Волнуюся, значицца. Штоб не перегореть, отвлечь себя пытаюся – смотрю вокруг да думаю, что ишшо можно сделать таково, чтоб жить было лучше, жить было веселее?

Перво-наперво нужник, а то засру ведь всё вокруг балаганчика! А для того топор нужон, лопату вытесать-то. Не рогулькой же ковыряться? Всё вокруг топора вертится, ей-ей! Куда ни сунься, так без топора всё либо долго, либо никак.

Приспособы для спорту, тожить без них никак. В голове-то всяко-разное всплывает – в основном из металла поделки, но думаю, враки! Рельсы ещё туды-сюды, но штоб для баловства в кажном дворе трубы железные вкапывали для всяко-разного?! Щаз, ищите дураков в другом месте! Железо, его по-всякому в хозяйстве приспособить можно, да хучь нож сделать! Я так думаю, скаски енто, фентэзями называемые.

Ограды из железа, да виданное ли дело?! В лесок зашёл, да и срубил што надо. Тут тебе и польза, и прогулка приятственная.

Штоб себя занять, да не перетрудиться, сушняк принялся собирать. Собираю, да сам нет-нет на небушко поглядываю – не пора ли мне? Известное дело, с утра крестьянский люд по хозяйству занят, што зря тревожить-то? А потом, уже к полудню ближе, можно и сесть передохнуть.

Вот тогда-то мне в Бутово и показаться надо. Штоб вежественно, значицца, и без торопыжности дурной.

Агась, вот и солнышко к полудню подходит, пора и мне. Я ж не напрямки иду, а окольно. А ну как не сговоримся ни о чём? Тогда им и не нужно знать, где балаганчик. От греха подальше.

В Бутово вошёл аккурат в полдень, специяльно для того в кустах рядышком высиживал, до времени. Важно иду, спокойно. Народу почитай и никого по летошнему времени, только бабки старые, да дети малые. Страда!

Ан нет, вона и мужики! Напрягся было, но мимо прошли, только взглядом так, будто кнутом. Известное дело, не след мужикам в дела детворы встревать, коли дела эти не зашли вовсе уж куда не следоват.

И бабы, бабы тоже – вона, кверху жопами на огородах, токмо сраки и виднеются, юбками обтянутые. А, ну да… дачное ж село, с дачников живёт. Не столько пшеницу да рожь, сколько репку всякую на прокорм господ. Хитро!

— Не засцал, — встретил меня Гвоздь с дружками, да и дружков ентих чтой-то больно много, почитай с десяток! Стоят, ухмыляются!

— Чего сцать-то? — и на землю пыльную слюной цвирк! — если ты пообещался за себя и за всех бутовских, то нешто врать в таком деле будете!?

Рожи у некоторых такие, што понятно, енти смогут. Они ж не обещались-то! А Гришка? Што Гришка? Тут робята и постарше ево стоят, мало что не усы под носом расти начали. Взрослые совсем, по четырнадцать годков небось!

А я такой давлю словесно, хотя поджилки у самого и потряхивает:

— Врунов-то нигде не любят! На Хитровке, оно ведь ежели что все быстро узнают – вруны бутовские и слово держать умеют. А моё слово там среди годков не последнее!

— А вот мы чичас и проверим, — ответствовал один из тех, что постарше, скидывая картуз на руки дружкам, да закатывая рукава. А ведь чужинец он, ей-ей чужинец! По своим знакомцам деревенским помню – всё ж до мелочи копеешной в таких вот случаях енто… отрепетовано. Кажный шаг знаешь у дружков, коли с ними с детства титешного привык хороводиться.

А тута – шалишь! Картуз бросил, да поймали едва, чуть не у земли поймали. И расступилися не сразу, круг образуючи. Значица, не привыкли ловить-то и расступаться. Ён, долговязый, скидывать привык, а они не… Значица, с другой деревни наняли кулачника, вроде как за их теперя вытупает. Хитро!

— Как звать-то, боец? — спрашиваю вежественно. — Что на могилке писать, кого поминать?

А сам смотрю, значицца – как ходит, как дышит, как кулаки разминает.

— Сёмка Длинный, — ухмыляется, — для тебя Семён Анкудинович, сопля.

— Семён Анкудинович Сопля? — я к таким разговорам привык, на Хитровке без их никуда. Не токмо кулаки важны, но и штоб слово твоё в кармане не потерялося.

Задышал, озлился… горяч, значицца. А я продолжаю:

— Эк у тебя отца прозвали-то интересно, — и смешки пошли, самую чуточку. Я ж говорю, што чужинец! Над своим, каким бы ни был, небось не стали б смеяться-то. При чужом-то чилавеке.