Василий Панфилов - Детство

— Ето моя жизнь, — ставлю чашку на блюдце и в глаза, жёстко так смотрю, — правильная или нет, но моя.

— Хорошо, — грустно согласилась учительша, и мне тоже почему-то стало грустно. Вот прям как-то так, будто мимо щастья прошёл!

— Читаю много, учусь всякому, — хочется почему-то оправдаться.

— Чему ты там на Хитровке научишься? — грустно так сказала Степанида, подперев простонародно голову рукой и облокотившись о стол. — Учиться тебе надо! Настоящим образом, а не у вконец опустившихся людей. Церковная школа, а может быть, и прогимназия! Вот захочешь ты устроиться на службу, и спросят тебя, что ты оканчивал?

— Библиотеку!

Юлия Алексеевна раскашлялась, будто пытаясь скрыть смех. И глазами так на подругу, будто язык показать хочет. Дразницца!

— Ну а што? — лупаю на них глазами. — Я много читаю! Не только про сыщиков и про путешествия, но и арифметику всякую с географиями!

Переглядываются…

— Можно мы тебя чуть-чуть, — Степанида Фёдоровна выставляет вперёд щепоть и слегка раздвигает пальцы, — проэкзаменуем?

Екзаменовали меня больше часа, и вспотел я от етого сильней, чем во время пляски в ресторане. Вот ей-ей, вытащили всё, што знал!

— За год? — Юлия Алексеевна задумчива.

— С весны, — поправляю её, — тогда читать научился.

— Нашим бы ученицам такое усердие, — вздыхают, переглядываясь.

Сказали, што программу церковной школы и прошёл и даже превзошёл, притом сильно. Двухгодичной! По математике так и вовсе, курс прогимназии закончил, да с лихвой. По английскому на курс прогимназии вот прямо хорошо так, но и не больше. А по остальным предметам – ямы и ямины в знаниях.

Сели они, заспорили, да и составили мне список тово, в чём отстаю и на што приналечь надо. И где ето што искать надобно.

— По деньгам, — напоминаю им, поглядывая на висящие ходики.

— Егор, мы должны знать, — снова начала Юлия Алексеевна.

— Не криминал, — вздыхаю. — Так, случай дурацкий. Разбудили среди ночи, да и потащили в Яр. Поспорил сосед мой, што из офицеров бывших, што я цыган перепляшу.

— И?

— Переплясал, — пожимаю плечами. — Врать мне незачем, всё равно ета история вскоре разойдётся.

Степанида Фёдоровна прижимает восторженно ладошки к губам, отчево кажется моложе, совсем ещё девочкой.

— Только ето секретный секрет! — выставляю палец. — Нельзя говорить, што вы со мной знакомы! Узнают, так и наведаться могут за деньгами.

Переглядываются и кивают, Степанида с явственной неохотой.

— И, — продолжаю, — штоб без всяких условий, ладно? На жизнь себе я заработаю, а ето так… Не знаю пока, на учёбу на потом, или в коммерцию ударюсь. А может, и снова человека, тово…

Ушёл от них с лёгким сердцем, пообещав наведываться для екзаменовки и вообще, штоб за жисть. Поняли и приняли учителки меня таково, как есть, што и хорошо. Но почему-то и грустно.

Милюта-Ямпольский встретил меня матом и брошенным сапогом, после чево охнул болезненно, да и упал обратно на нары.

— Щенок неблагодарный, мать твою… — а дальше такой поток грязи, што и мне, хитровскому, слушать стыдно.

Степенства сильно разгневались на Максима Сергеевича, што потерял меня по дороге. Ну и наваляли, да так, што еле до Хитровки доплёлся.

— Я?! — помню, што лучшая защита, ето нападение, потому даже на стол вскочил, аки кот. — Ты меня в аферы свои втянул, не спросясь! Я в лучшем виде всё сделал, потому как выручить соседа щитал должным, как человек порядошный и благородный! Переплясал цыгана? Переплясал! Выиграл ты спор? Да! Дальше с меня какой спрос!?

— Сбежал, — и снова поток грязи. Соскочил я со стола, и к крысиным какашкам в углу. Взял их в бумажку, да и протягиваю чуть издали – так, штоб точно не дотянулся.

— На, — говорю. — Возьми в рот, да плюнь в меня говном!

Соседи мои как захохотали, животики надрывая! Судья ажно икать стал со смеху, да слёзы утирает. Максим Сергеевич кипятится, да остальные так хохочут и дразнятся, што и не слышно ево.

— Полно, Максим Сергевич! — начал Живинский, как самый старейший и авторитетный. — Прав Егор Кузьмич, кругом ведь прав! Понимаю, обидно вам колотушки получать, но ведь рассуждая логически, Егор Кузьмич сделал вам одолжение уже тем, что просто поехал в Яр. Строго говоря, он не обязан был даже подниматься с постели! Поднялся, приехал, и выиграл вам пари! Да и карманы ваши не пустые нынче, так ведь?

Дальше нас начали мирить, и наконец, заставили похристосоваться.

— Неправ я был, Егор, — повинился бывший офицер, — прости меня.

— И ты прости меня, Максим Сергеевич! Не принял я во внимание, что твоими устами бока твои отбитые говорят!

— Ну так что? — полюбопытствовал благодушно Митрофан Ильич. — Прыгал-то зачем?

— К мамзелям ехали-то! — поднимаю палец важно. — Максим Сергеевич скока раз к ним ни захаживал, а всё без денег оставался! Вот и мне не резон…

Мои слова прервал дикий хохот, ржал даже Милюта-Ямпольский, держась за бока.

— К мамзелям он… за деньги испугался… ох, анекдот как есть…

— Возраст у тебя пока не тот, чтоб куртизанок бояться! Ха-ха-ха!

Поржали, да и успокоились мал-мала. Думаю, вот щаз и пора. И деньги так торжественно – на стол!

— Эко! — только и крякнул Ермолай Иванович.

— Сто рублёв возьму – сапоги новые, да букинистам занесу, штоб книги завсегда брать можно. А остальное – частью в общий котёл, а частью Максиму Сергеевичу. Не навсегда, а вроде как на удачу.

— Егорка!

Обнимали да качали меня до тех пор, пока не вырвался. Сбежал от них, и сразу – на Сухарёвку! Книги… а нет! Сперва сапоги, и ещё сластей на три рубля. И пусть слипнется!

Порыв ветра бросил хлопья мокрого снега в треснутое стекло, отчево то задребезжало отчётливо, грозясь рассыпаться на осколки. В трубе и многочисленных щелях завывает, а по полу тянет таким лютым холодом, што прям ой!

Масленица скоро, вот зима и ярится, не желая отступать. Борются весна с зимой, отчево погода так и пляшет. Вчера мороз лютейший, от которова мало ноздри при дыхании не трескаются, а севодня – извольте, мокрый снег! Если б не ветер впридачу, от которова с ног сбивает, то оно бы и ничево.

Соседи мои, как и большинство хитрованцев, носа не показывают из дома. Куда идти-то по такой погоде, как промышять?! Они же на господах паразитируют, а те существа нежные, оранжерейные. В такую погоду баре если и высовываются из дому, то по превеликой надобности, сразу же ныряя в екипаж, желательно крытый. Какие там прогулки, какие приёмы!

Спят мои соседи, да водку пьянствуют, и што радует – тихохонько! Никаких там симпосиумов с феминами, никаких плясок диких посреди ночи. Квёлые бродят, отёкшие и болезные.

Сам я ничево, живой! Голова, правда, гудит немного. Етот я, што из будущего – знает, што на погоду. Так што даже не упражняюсь почти ети дни, штоб голову не тревожить. Так только, суставчики да жилочки размять.