Василий Панфилов - Детство

— Неожиданно, — растерянно произносит студент чахоточного вида, глядя вслед.

К флигелю вернулся пару часов спустя, но насторожился, заметив на подходе полицейских служителей. Покрутившись вокруг да около, послал знакомого мальца.

— Так помер один из постояльцев, — доложил он несколько минут спустя, деловито прочищая ноздри перстом, — а поскольку с пашпортом у его всё в порядке, то и полицейских вызвали. Штоб в морг, значить, и могилка не безымянная.

— Кто хоть?

— А… етот, — чистый лоб морщится, задирая верхнюю губу и обнажая мелкие острые зубы, ещё молочные. — Никифор Степаныч! Опростался перед смертью спереду и сзаду.

— Жил как падла, и умер как падаль! — добавил он явно чужие слова.

Наново уборку делать! Вот ведь!

Быстро крещусь, прося у Боженьки прощения за невольный грех в мыслях. Тут человек помер, а я об уборке! Хотя себе чего уж врать? Жалко душу грешную, а вот человека – ну ни капельки! Правду малец сказал, пусть и грубо.

— Имею – пятак, — шлепок засаленными картами по столу.

— Угол от пятака!

— Семитка око…

— А! Моя взяла!

Пытаюсь натянуть на голову тряпьё, штоб крики разошедшихся картёжников были не так слышны, но тщетно. Снова начали метать штос, но почти тут же раздался грохот отлетевшево в сторону стола, завалившевося набок.

— Со своими мухлевать!?

Не выдержав, одёргиваю занавеску своего нумера и щурюсь сонными глазами на игроков. Взъерошенные, ну чисто коты перед дракой.

— А ну тише, дьяволы! — сев на краю нар, потираю глаза. Понтирующий, цыганистого вида щуплый фартовый с дерзкими глазами, аж брови в удивлении на лоб втащил.

— Выйдете во двор, да там хоть испыряйтесь режиками своими, дьяволы неугомонные! Мне што, опять кровищу и говнище после драчек ваших замывать?

Смотрю – остыли мал-мала, переглядываются со смешками. Поставили стол, да сели играть наново. А шумят, заразы, по-прежнему! Правда, уже без злобы, со смехуёчками.

— За што?! — мычу в тряпьё, но понимаю – не угомонятся, мало не утра гулеванить будут. Ладно ещё не с феминами, и на том спасибо!

Пошарив в своих вещах, вытащил покарябанные карманные часы и открыл ногтем медную крышку. Час ночи, а игра в самом разгаре, ето надолго!

Одевшись, напился воды и вышел на улицу, хлопнув дверью. По выбоинам и колдоёбинам дошёл до нужника, да и сделал всё, што хотелося организму. К ночи приморозило, и апрельские талые воды, текущие вперемешку с дерьмом и сцаниной, застыли торосами. Скользота!

Осторожно прогулялся до края площади и уселся на корточки так, штоб видеть происходящее, но меня самово видно не было. Хитровка, она почитай и не спит никогда. То загулявшие прохожие решат по дурости сократить путь через площадь, то фартовые после дела возвращаются, то ещё кто.

— Даров, Котяра! — приветствую знакомово форточника, прошедшево было мимо.

— Конёк! Моё почтение, — протянул тот руку. — Чево не спится-то? Я-то ладно, существо ночное, а ты известный любитель режиму.

— А! Штосс мечут в квартире – разошлись, дьяволы! Бушь?

Показываю семечки в горсти, и Котяра охотно подставляет ладонь. Знает уже, как и почитай все хитровские, што в мешочек с семечками никому чужому лазать не позволяю. Ибо кто тебя знает, што ты в руках до тово держал?!

Семечки Котяра грызёт, не отпуская повисшей на губе цигарки. Да так ловко получается, што я аж засматриваюсь. Ну я, как человек культурный и благородный, ломаю их руками, потому как зубы портить не хочу.

Котяра мало не на три года меня старше, а выглядит едва ли не ровесником. Ну да он местный, хитровский, здесь таких недокормышей каждый второй, не считая каждово первого. Известное дело, попрошайки малолетние жалость у господ вызывать должны. Вот и бегают постоянно голодные, да от побоев синие, штоб калунам да родителям на водку хватало.

Но пусть пиарень он щуплый, а резкий, как понос, и опасный, как пуля в упор. Ножик в кармане всегда при себе, и пускать в дело не боится. Но и зазря тоже ковыряльником не размахивает, потому как понимание имеет.

Мы с ними и приятельствуем потому, што в етих вопросах на жизнь одинаково смотрим. Я, по правде, не ножиком, а кулаками, но ух! Попервой дрался жёстко, до сломатых костей. Зато показал боевитость и духовитость, и всё, не лезут больше. Так, иногда схватимся с кем-никем на кулачках, вроде как дуель спортивная, без злобы. Но ето не часто, разик в неделю может. Так только, штоб кровушку разогнать и репутацию подтвердить.

Котяра тоже – как подрос, пару раз ножичком помахал, так и отошли в сторонку задиры всякие. Показал себя, значицца, не лезуть больше зазря.

А не показали б сразу, што до конца идти готовы, так из драчек и не вылазили бы. Так-то!

— …Воронина обносили, который по почтовому ведомству, — тихохонько рассказывает приятель, успевая затягиваться и щёлкать семечки, — так смех один! В комнате у его елдак серебряный, а?! Ну и другой похабщины тоже много. Статуетки всякие там языческие, да препохабные! Некоторые и тово… трахалися! Мы когда скупщику вытащили ето, так даже у Журы ухи красные были. Стыдобушка какая!

— Никшни!

Приседаем одновременно, вглядываясь в пространство в площади.

— А, — затягивается Котяра. — Загулявшего Лысый со своими ведёт. Гля, гля!

Пьяненьково тем временем аккуратно раздевали хитровские громилы, оставив под конец в одном нижнем белье. А нет! Калоши отдали, штоб ноги не поморозил. Лысый-то, он правильный деловой, аккуратный. Чево зря людей губить из-за пары гривеников?

Раздели, скатали вещи в узел, похлопали покровительственно по щеке на прощание, да и юркнули в развалины! Были, и нету. Ограбленный повертелся, покрутил головой…

— Помогите! — выдал он тоненьким голосом. — Грабят!

— Хе-хе-хе, — зафыркал Котяра в рукав. — Грабят! Ограбили уже, опомнился!

— Щаз накликает, што и бельё сымут портяношники какие, — качаю головой, наблюдая за мужчиной. Но тот, видно, и сам понял, што орать смысла нет. Повертевшись на площади, он кинулся в сторону полицейской будки, и мы тенями скользнули следом. Любопытственно!

— Помогите! — забарабанил тот по двери будки. — Меня ограбили! Помогите!

Мало не через минуту дверь отворилась и на пороге появилась могучая фигура заспанного полицейского в одних кальсонах.

— Чаво тебе, убогий?! — рыкнул он недовольно, почёсывая в паху.

— Меня ограбили! — уже смелее завопил потерпевший. — А вы, как представитель власти, должны не спать на посту, а… ай!

Будочник выбросил вперёд руку и ухватил мужчину за ухо, умело скрутив его.

— Чаво?!

— Вы… вы не посмеете! Я дворянин! Я буду жаловаться!

Жалобщик мигом оказался повёрнут задом и согнут в три погибели, после чево будочник влепил могучий пинок босой ногой по афедрону. Ласточкой пролетев чуть не целую сажень, ограбленный приземлился на пузо, проелозив по торосам морденью.