Василий Панфилов - Детство

— Егорка!

Обнялись крепко, да Чиж почти тут же и расплакался. Не как бабы ревут, с воем и соплями, а так – слёзы просто текут, и всё. Эх, нюня…

…да и сам я не лучше!

— Держи! — не глядя, шарю в кармане и протягиваю ассигнацию.

— Пятьдеся… ну, Конёк, спасибо!

Мальчишка исчезает, как и не было, а я веду Саньку к себе, крепко держа за локоть. В голове дурацкая опаска – а ну как сон? А ну как исчезнет сейчас?

Крепко, с подвывертом, щипаю себя… ай! Не сон! А худющий какой! Одни глаза остались.

— Погоди, сейчас, — сворачиваем в обжорные ряды, и я веду к знакомым торговкам, ориентируясь по запаху. — Два с вареньем!

— Да я ел, — начинает отнекиваться Чиж.

— И я с тобой поем!

Вроде как за компанию, он неловко принимает пирожок и аккуратно, но жадно откусывает, жмуря от удовольствия глаза. То-то! Ел он, как же. Может и ел, канешно, но больно уж худющий, как только што после зимы.

— Дружок мой, Санька! — проглотив кусок, сообщаю торговкам. — Первеющий! Если што вдруг, так помогите, в долгу не останусь!

Пытаюсь сделать суровую физиономию, положенную первому кулачнику и плясуну Москвы, но не получается. Вот чувствую, што морда лица будто трескается от улыбки. И ето, похоже, заразно – Санька тоже улыбается дурачком малолетним, да и торговки тоже тово… Некоторые вон даже сморкаются от избытка чувств и соплей.

Довёл до флигеля и представил соседям.

— Санька! Дружок мой самолучший! С нами теперь жить будет!

— Н-да, — отозвался Живинский, оторвавшись от беседы, — наше общество становится всё моложе. Впрочем, я не против – живите, молодые люди!

— Александр Иванович, — прошу доброго пьянчужку, проживающего в соседнем нумере. — Не соблаговолите ли подвинуться? Аккурат в нумер Лещинсково, дабы Санька со мной по соседству жил.

— А сам, — заморгал заплывшими глазками бывший почётный гражданин города Москвы, — ну… Лещинский!?

— Так он на той недели ещё опился, отпели уже.

— А?! А… — дядя Саша, усиленно хмуря лоб, принялся передвигать вещи, што не заняло много времени.

— То-то я гляжу, — бурчал он. — Сунул давеча сапогом, а там пусто! Опился, надо же… говорил я ему казёнку брать, а не невесть что у непроверенных торгашей. Эх, Вадим Николаевич, Вадим Николаевич…

Пока мы общались, Санька лупал растерянно глазами вокруг, прижимая к себе котомку обеими руками.

— Лезь! — пхнул я ево в плечо, и дружок запрыгнул на тряпки, где и уселся, подвернув ноги калачиком. — Рассказывай!

— Бабка померла, — дрогнул он голосом, перекрестившись быстро.

— Царствие небесное, — крещусь и я.

— Вот… — начал Санька после короткого молчания, — как умерла, так и началось. Опомниться не успел, как я у старосты живу, а всех денег – семнадцать рубликов.

Он потянул бечёвку нательного креста и показал мешочек:

— Здесь прямо, для верности.

Сашка начал рассказывать деревенские новости, живо интересовавшие меня.

— …а она? Да ты чё? За Фильку? Вот нашла женишка!

— Порченая потому как! Да не тишком, а бабы застукали с Акакием Зотовым, на всю деревню и ославили.

— Женатиком?!

— Ну!

— Дура! Прыщавая!

— Прыщей теперь нет, — засмеялся негромко дружок. — Зато пузо вылезло! А от ково, поди теперь узнай! По срокам оно непонятно выходит.

— А мои, мои што?!

— Ну… так, — замялся Санька, — сами ничево, а так вообще не очень.

— В рост они твои деньги пустили! — бухнул он наконец.

— Тьфу ты ж блять! — вырвалось у меня. — Были люди, да и кончились!

Чиж вздохнул виновато и опустил голову.

— Ладно! — хлопаю ево по плечу. — Не бери в голову чужие проблемы. Не ты в том виноват, не тебе и печалится.

— А сейчас, — вскакиваю на ноги, потому как сидеть после таких новостей невмочь, но и слушать дальше не могу, потому как переварить надобно, — пошли-ка в баню! Для начала сменку тебе купить, штоб в чистое сразу.

Санька, дрогнув на мгновение, полез за пазуху, но я хлопнул ево по руке и тут же потащил к выходу. Заскочил к съёмщику и отдал деньги за Чижов нумер, вперёд за две недели.

— Деньги есть, — тихохонько рассказываю другу, не отпуская ево руку, — да не поверишь! Плясками зарабатываю! Да не как Жижка, которово просто на праздники звали и за то лишнюю стопку наливали. Москва, брат! Денег у иных купцов стока, што просто не знают, куда девать! Иной всю нашу деревню на корню по сто раз купить и продать может, так-то!

— Таких денег и не бывает, — осторожно не поверил мне Санька, — если только у государя-анпиратора!

— Увидишь! — то, што я не стал спорить, убедило ево лучше всего. — На такую дурость порой тратят, што прости Господи! Ну и на мои пляски тоже. Станцую, и нате! От ста рублей.

— Божечки…

— А не поверишь! Вроде и деньги есть, а потратить толком не могу! Документов-то нетути! Ни дом купить, ни в банк положить, ни даже квартиру снять.

— Одеться! — трясу пусть и неплохую, но прошедшую через десяток хозяев, одёжку. — Одеться даже толком не могу!

— А Иван Карпыч тебя из рук не выпустит, — понял глубину моей проблемы Чиж, — особенно теперь, после таких-то денег.

— Ага! А ещё и сапожник етот треклятый, которому я вроде как законтрактован. С соседями моими тоже…

— А! — машу рукой. — Не заморачивайся! Просто с деньгами етими я как тот наездник, што без седла на понёсшем коне оказался. Вроде и скачет быстро, но не управляет им. И всех мыслей – как бы руки не разжались, да как бы не упасть, потому как косточки потом по оврагам собирать.

Одёжку Саньке закупал как для себя, у знакомово старьёвщика. Такая, штоб на Хитровке щёголем не казался, и штоб с городу дворники сразу не гнали, как явного хитрованца и трущобника. Посерёдке, значицца. Там свои хитрости есть, как одёжку с обувкой подбирать, да как держаться.

Объясняю попутно ети тонкости, но вижу – в одно ухо влетело, в другое вылетело. Потому как впечатления! Ничего, сам таким был, не один месяц нужен, штоб привыкнуть.

А всё равно! Объясняю, показываю и попутно выстраиваю в голове план на ближайшие недели. Провести по Хитровке, показать нужным людям, перезнакомить ево с кем надо.

— «Курс молодого бойца», — всплыло в голове. А?! Ну да, он самый. Штоб не пропал хоть на ровном месте, здесь такое легко.

Так, потихохонько, и провёл по рынку. Одежку-обувку подобрал, чашки-ложки, да отнесли всё ето в нумера.

— А теперь, — собрав чистое бельё в узел, я ажно жмурюсь от предвкушения, — в баню! В Сандуны!

Перед входом в Сандуновские бани Санька заробел. Шаги замедлились, и вот он встал, как вкопанный, вцепившись в узел. Ноги вросли в землю, а на лице медленно, но верно начинает проступать выражение испуга, перерастающее в панику.

— Пойдём! — дёргаю его за плечо так, што он шатается вперёд и вынужденно начинает переставлять ноги. Ливрейный швейцар косится, чуть приподняв бровь, но пропускает, хмыкнув в густую бороду, спускающуюся ниже пупа.