Сергей Синякин - Der Halpbblutling

Из бункера ракета выглядела толстым круглым карандашом, удерживаемым сложным мостом из окрашенных в красный цвет ферм.

— Готовность номер один, — гремел динамик. — Повторяю, объявляется минутная готовность!

— В графике, Вернер. Мы в графике, — успокаивающе сказал из-за спины Рудольф.

— Ключ на старт! — придвинув к себе микрофон, приказал главный конструктор.

— Есть ключ на старт! — четко отозвались из «мейлервагена».

Пошел набор схемы запуска ракеты в комплексе со стартом. На матовом стеклянном прямоугольнике вспыхнуло: «Ключ на старт!»

— Дренаж!

Белое облако кислородного пара исчезло: закрыли дренажные клапаны. Начался наддув баков.

— Первая продувка!

— Есть наддув боковых блоков.

— Есть наддув центрального блока.

— Есть полный наддув!

— Пуск!

Остались считанные секунды. Захотелось увидеть лицо пилота, лежащего сейчас в кабине в скафандре и гермошлеме.

— Есть пуск!

Заработала автоматика, сработанная на заводах концернов АЭГ, «Сименс» и «Рейнметалл-Борзиг».

Теперь Вернер фон Браун не отрывался от перископа. Он видел, как стремительно и вместе с тем плавно отошла от корабля кабель-мачта. Теперь уже ничто не связывало ракету со стартовой площадкой.

— Зажигание!

Бурое облако пыли и дыма забилось под еще стоящей на старте ракетой. Затем внизу вспыхнул ослепительный ком света.

Ракета стояла на старте, словно раздумывая, стоит ли ей отправляться в далекое и опасное путешествие.

— Подъем!

В буром облаке появился огненный столб. Медленно, еще неохотно, огненный кинжал устремился в небо. В его свете корпус ракеты казался призрачно-прозрачным. Браун пристально смотрел в перископ, словно его усилия могли помочь ракете набрать скорость. Хрустнул в пальцах сломанный карандаш.

— Ракета идет нормально! — докладывали из «мейлервагена». — Полет устойчивый!

Тридцать секунд. Критическое время пройдено!

И именно в этот момент, когда главный конструктор облегченно вздохнул, поднимающийся белый столб стал искривляться. Ракета теряла управление.

— Нет разделения! — тревожно доложили из «мейлервагена».

В небе вспух чудовищный ком. Из него летели огненные ленточки, которые сплетались в узлы бушующего пламени. Даже сюда. Под бетонные своды бункера донесся гул. Задрожала земля. На столике с минеральной водой задребезжали пустые стаканы.

Фон Браун резко оттолкнулся от перископа, некоторое время сидел с неподвижным лицом. Где-то наверху горели сосны и плавились валуны, с тревожными воплями прошли пожарные машины, но Гейнцу ун-Герке уже не было до этого дела.

Фон Браун со злостью ударил кулаком по столу. Брызнули в стороны скрепки и карандаши.

— Успокойся, Вернер! — спокойно сказал вставший за спиной генерального конструктора доктор Рашер. — В конце концов, ничего страшного не произошло. Неудачный пуск — и только. Там ведь не было немецкого пилота. А славянских макак для запусков найти не так уж и трудно.

— Перестаньте, — брезгливо сказал фон Браун. — Меня уже тошнит от вашей эсэсовской уверенности и прямоты.

Доктор Рашер пожал плечами, но спорить не стал.

— Брак в системе управления, — авторитетно сказал Рудольф. — Вернер, мы не один час гоняли двигатели на стендах, и все было нормально.

Главный конструктор задумчиво рисовал на чистом листе бумаги чертиков.

— Какая разница, — сказал он. — Надо все начинать сначала. Каждый узел надо проверять трижды, четырежды, столько, сколько потребуется, чтобы мы были уверены в успехе.

— Я же говорил, — вздохнул Рудольф. — Нельзя было пускать первым водолаза, воздух его не принял.

Ганс узнал о гибели ун-Герке в этот же день. Таиться было глупо — новости в островном гарнизоне расходятся быстро. Да и взрыв почти на старте говорил за себя. Может быть, именно поэтому генерал Дорнбергер сам пришел к нему. В парадном мундире, с орденской колодкой на груди.

Вошел без стука, взмахом остановил вскочившего Ганса, сел верхом на стул, прикусив нижнюю губу. Снял фуражку, открывая высокий с залысинами лоб.

— Такие дела, солдат, — сказал он мрачно. — Запуск был неудачным. Ты слышал?

— Трудно было не услышать, — кивнул Ганс, садясь на постели.

— Он был хорошим солдатом, — генерал не смотрел Гансу в глаза. — Две бронзовые медали «За храбрость», Железный крест говорят за себя. Ты знал о его наградах?

— О наградах мы не говорили, — волнение генерала передалось и ун-Леббелю, но Ганс старался держать себя в руках. — Он немного рассказывал об операциях, в которых участвовал.

— Скромность украшает хорошего бойца, — сказал Дорнбергер. — Трусишь?

— Немного есть, — признался Ганс. — Это вроде танка на обкатке — страшно, а убежать нельзя.

— Молодец, — серьезно признал генерал. — Отдохни. Успокой нервы. Сходи к женщине. Выпей, если будет желание. Страх приходит помимо воли, но его можно перебороть.

Он посидел, глядя в окно. Надел фуражку и встал.

— Хорошо держишься. Это прекрасно. Нам всем надо хорошо держаться. Выпей, Ганс. Алкоголь прекрасно растормаживает нервную систему. Сразу становится легче.

— Я не пью, — сказал ун-Леббель.

— Иногда правилами стоит пренебречь, — кивнул генерал. — Но мне нравится, как ты держишься.

На выходе Дорнбергер остановился.

— Знаешь, — сказал он. — Иногда мы все кажемся мне чертями, штурмующими небо. Но ангелы стоят на страже небес, они просто сбивают чертей, не давая им набрать высоту.

Он ушел.

Ганс ун-Леббель долго лежал на постели, закинув руки за голову. Нет, он не ломал голову над словами генерала, он в этих словах не видел ничего загадочного. Черти, штурмующие небеса! Хорошо сказано. Он сожалел о смерти ун-Герке, как сожалел бы о гибели любого соратника, с которым ему пришлось бы выполнять поставленную задачу. О павших ничего, кроме хорошего! Ганс не задумывался над причинами неудач, в результате которых погиб ун-Герке. Над подобными вещами всегда найдется, кому подумать и без него. Ун-Герке погиб, как солдат, — вот это было главным.

Следующим был он.

«Славянская макака», — с неожиданным горьким сарказмом подумал ун-Леббель.

Никогда его не интересовало собственное происхождение. Он был сыном рейха. А теперь словно какая-то трещинка образовалась в сознании, и эта трещинка не зарастала, она все ширилась. Ун-Леббель гнал от себя плохие мысли. Солдат не должен думать, на то у него есть отцы-командиры. Солдат должен исполнять свой долг перед фюрером и Германией. Долг крови.

И все-таки последнее время Гансу ун-Леббелю хотелось узнать, кем были его родители и кем был он сам. Разумеется, он знал, что родился на окраинах рейха и был сиротой. На это указывала приставка «ун» к его фамилии и сама фамилия, лишенная родовых корней и взятая с потолка ленивым писарем бюргера.