Сергей Синякин - Мрак тени смертной [сборник повестей]

Государственным языком Паризии является французский язык. Но это вовсе не значит, что вы должны изъясняться именно на французском языке. Французским языком считается тот язык, на котором изъясняется подавляющее большинство дворянства. Надеюсь, вы уже догадались, что это за язык? Главное, не следует подчеркивать, что вам известно, чем этот язык отличен от французского. Вы понимаете меня? За этим следят очень сурово, очень, принц. За это можно поплатиться головой.

И ради Бога, не называйте Аргентину ее именем. Мы, жители Паризии, именуем ее Испанией. Дипломатических отношений у нас по вполне понятным причинам нет. Можно сказать, мы пока существуем инкогнито.

Герцог тонко улыбнулся.

— Бедный мальчик! У вас омлет в голове! Это пройдет, Бертран, однажды это пройдет. Не задумывайтесь над моими словами, любуйтесь окружающим миром. Видите, как суетятся викуньи на склонах вон той горы?

Легко сказать, любуйтесь! У Бертрана были веские причины думать о совершенно иных вещах, от которых кружилась его бедная голова. И ведь было от чего закружиться голове молодого Гюльзенхирна! Он был окружен сумасшедшими, и эти сумасшедшие явно ставили своей целью свести с ума его самого! Для этого они придумали несуществующее королевство, обрядили его в старинные вещи и объявили принцем. Для этого и только для этого они устроили сумасшедший марафон, финишем которого для Бертрана могла стать лишь палата психиатрической клиники. Господи всемилостивый! Как он уповал теперь на встречу с дядей, единственным человеком, который мог избавить его от безумцев и вновь убедить Бертрана, что мир рационален и прост в своем устройстве.

Вечером, когда они закончили переход, Бертран с трудом добрался до постели. Седалище его было натерто до такой степени, что Бертран ненавидел всех существ на Земле, которые когда-то ходили под седлом или запрягались в упряжки. Бессильно раскинувшись на постели, он слушал, как у его комнаты ежечасно меняются часовые, о чем легко догадывалось по церемониальному постукиванию алебард и лязгам скрещиваемых караулом шпаг, Бертран лихорадочно обдумывал происходящее. Надо ли говорить, что все случившееся с ним, Бертраном, воспринималось не иначе, как безумная игра, ставки в которой были не обозначены, а потому непонятны.

О каком государстве на территории суверенной Аргентины могла идти речь? Тем более созданном проклинаемым миром племенем несчастных немцев, чье имя после газовых камер Освенцима и Дахау стало едва ли не нарицательным для обозначения тех, кто стремится к мировому господству и способен ради этого господства воздвигнуть горы трупов, едва ли уступающих Монблану?

Вокруг была сельва. Она жила и дышала на маленький деревянный домик, принявший путников на ночь. В таинственных шорохах, вскрикиваниях обезьян на верхушках ночных деревьев, в далеком реве ягуара слышалась смертельная угроза тем, кто осмелился вступить под сень деревьев, составляющих единое и неразделимое существо.

И еще одна причина не давала заснуть Бертрану Гюльзенхирну. Быть может, эта причина была гораздо существенней его размышлений. Москиты! Чертовых насекомых, казалось, не могла остановить ни одна преграда на свете, писк этих насекомых вызывал внутренний трепет, а укусы были болезненны, и от них нельзя было укрыться даже под душным одеялом. Бертран понял, что ему предстоит бессонная ночь. Эту неприятность тоже следовало отнести на счет господина Мюллера, ставшего в одночасье герцогом де Роганом.

Ближе к полуночи Бертран не выдержал.

Распахнув двери, он обратился к неподвижно застывшим у входа гвардейцам:

— Эй, кто-нибудь! Нельзя ли принести какое-то средство от москитов?

Никакой реакции на слова Бертрана не последовала. Одетые в черные одеяния гвардейцы были в украшенных перьями шляпах, с которых на их лица свисали густые противомоскитные сетки, поэтому лица гвардейцев не были видны. Гвардейцы опирались на алебарды, украшенные у их рубящей части разноцветными лентами.

— Я хочу получить что-нибудь против москитов! — капризно вскричал Бертран. — Я не могу уснуть из-за этих всесущих тварей!

Дежурившие у дверей караульные никак не отреагировали на обращение Бертрана. Они были похожи на манекены, которых выставили на ночь в витрине магазина. Сходство было столь разительным, что Бертран едва удержался от желания приподнять сетку одного из них, чтобы увидеть лицо охранника, но рукоять «парабеллума» за поясом у того удержала Гюльзенхирна от опрометчивого и, быть может, смертельно опасного поступка. Он вновь пытался воззвать к милосердию охранников. Бесполезное занятие — охранники оставались недвижимыми.

Однако отворилась дверь напротив, и из нее выглянул герцог де Роган в длинной до пят ночной рубашке. В руке герцог держал канделябр с тремя неярко горящими свечами.

— Что случилось, мой милый Бертран? — поинтересовался герцог.

Узнав о причине бессонницы, герцог взволновался.

— Сейчас, мой дорогой Бертран, — сказал он, направляясь на выход из дома. — Ложитесь в постель, меры будут приняты незамедлительно!

И в самом деле, едва Бертран вернулся в постель, в комнате его появились два мулата, держащие в руках опахала, которыми они, встав в изголовье, принялись отгонять москитов от постели. Под нежные дуновения воздуха Бертран и заснул, с облегчением заметив сонно, что в любом человеке, даже в закоренелом убийце, забывшем Бога, живет все-таки иной раз сострадание к ближнему своему.

Сон, который ему приснился, был бредовым продолжением сумасшедшего дня. Иного и быть не могло, слишком много Бертран испытал и услышал в этот день.

Именно потому ему приснился дядя.

Дядя был в форме штурмбаннфюрера СС, на голове у него желтела корона. Дядю окружали обнаженные женщины. Лица у них были привлекательными, но было в них и какое-то уродство, причины которого Бертран Гюльзенхирн вначале не мог понять. Только приблизившись ближе, он увидел, что груди женщин расположены не там, где им надлежало быть от природы, они располагались в два ряда по три соска в каждом на животах женщин.

— Дядя! — радостно сказал Бертран. — Милый дядя, как я рад вас видеть!

Штурмбаннфюрер Таудлиц хмуро и неприветливо оглядел племянника.

— Материал прибыл, милейший де Роган, — сказал он. — Только осторожнее, это все-таки наследник. Вы должны проявить все свое мастерство, дорогой герцог. И ради Бога, не используйте пересадочных материалов от черномазых.

Бертрана схватили за руки и уложили на операционный стол. Свет мощных ламп слепил его, но все-таки Бертран видел прелестные лица женщин, разглядывающих его с хищной радостью. Еще он чувствовал, как его раздевают и руки то ли герцога де Рогана, то ли Ганса Мюллера исследуют его пах.