Сергей Синякин - Мрак тени смертной [сборник повестей]

Оставалось только надеяться на встречу с дядей. Бертран очень надеялся, что Зигфрид Таудлиц сумеет рассеять все наваждения и представить жизнь такой, как она есть. В конце концов, представления о жизни господина Мюллера вполне могли не совпадать с реальным положением дел в силу его, мягко говоря, психической неадекватности.

Машины мчались вперед, разгоняя встречных хриплыми звуками клаксонов. Дорога была плохой, их сильно трясло, но новоявленный герцог, казалось, совершенно не замечал этого. Вид у него был такой, словно он и в самом деле был властелином этого мира, наделенным правом казнить и миловать, а следовательно, убийства женщин, совершенные им на долгом пути из Европы в неведомую Паризию, были не преступлением, а всего лишь невинными шалостями, призванными скрасить дорогу и немного развеять скуку господина, оказавшегося вдали от своего дома. Бертран посмотрел на шофера. Очки скрывали большую часть вытянутого лица водителя, видны были лишь его упрямо сжатые губы.

Городские строения закончились, и потянулась степь, в которой возвышались колючие кактусы сине-зеленого цвета, среди песка и ржавой жесткой травы. Бертран понял, что это и есть те самые пампасы, о которых упоминалось в книгах.

Впереди неровной полоской темнела горная гряда, выше ее, сливаясь с небесной синевой и облаками, белели снежные пики.

Спустя некоторое время однообразной гонки по дороге машины остановились.

Пейзаж снова изменился — пампасы сменили густые заросли, которые делали дорогу почти невидимой. Лес окружал машины со всех сторон, он жил непостижимой жизнью, загадочные крики, доносящиеся из его глубины, только еще больше укрепляли сознание, что в сердце этого мира живет тайна.

Селение, около которого они остановились, выглядело россыпью травяных хижин, около которых толпились угрюмые индейцы в пестрых и ветхих одеяниях. Единственный деревянный домик в глубине селения выделялся своей добротностью. Около домика стояло несколько вооруженных двуручными мечами людей, одетых в старинные камзолы, которым полностью соответствовали и иные одеяния, включая шляпы с пышными перьями. Люди эти были европейцами, более всего они походили на древних рыцарей, какими их изображали иллюстраторы старинных книг и художники на картинах. Рядом с полуголыми индейцами эти рыцари выглядели неуместно, как выглядел бы украшенный татуировками туземец с Соломоновых островов в кабине мессершмитта.

— Бертран, — сказал Мюллер (или это сказал герцог де Роган?) — Вы когда-нибудь ездили верхом?

— Никогда, — признался Гюльзенхирн, с жадным любопытством наблюдая за рыцарями. Похоже, что здесь они исполняли обязанности надсмотрщиков. В руках у некоторых были бичи, которыми рыцари пользовались весьма умело. Вскоре индейцев у хижин не было, все они скрылись в густых зарослях сельвы. Остались только рыцари, которые в свою очередь с непонятным жадным любопытством наблюдали за Гюльзенхирном и низко кланялись ему, едва только замечали, что взгляд Бертрана останавливается на ком-нибудь из них.

— Жаль, — равнодушно сказал герцог. — Ну, ничего. Все мы однажды учимся чему-то новому. Это не так уж и трудно, клянусь святой Эльзой!

Он внимательно оглядел Бертрана и остался недоволен увиденным.

— А теперь, любезный Бертран, — сказал герцог де Роган, — теперь мы с вами оденемся в подобающие одежды. Эй, кто там? Одежду родственнику нашего короля!

Господа, кто из вас и когда в первый раз ездил на лошади?

Есть такие? Следовательно, обязательно найдутся те, кто будет сочувствовать Бертрану Гюльзенхирну всеми силами своей души. Пусть даже лошадь ему досталась смирная, можно даже сказать ленивая, на разные пакости не слишком способная, все равно после первой же стоянки Бертран начал двигаться, как истинный кавалерист. Его до этого прямые ноги обрели замысловатую кривизну, соответствующую бокам гнусного животного, чья неровная иноходь способствовала обретению если не геморроя, то, несомненно, нечто родственного ему. В общем, все было по той самой немецкой поговорке, которая гласит, что мастерство рождается преодолением трудностей.

Одет он сейчас был более чем странно. Даже не странно, а скорее непривычно, потому что, если говорить честно, одежда его имела определенное изящество. На нем был короткий синий камзол, представляющий собой длинный жилет с баской, достигающей до половины бедер. На баске были карманы, но, к сожалению, сейчас они пусты. Под камзолом надета была батистовая рубашка и кружевной галстук. Рукава заканчивались широкими обшлагами-раструбами. Тесные штаны бежевого цвета доходили до колен. На штаны внизу были натянуты чулки, которые стягивались алыми подвязками. Сам бы одеться Бертран вряд ли сумел, но ему помогали люди, в которых даже взрослевший в люмпенизированной военной Европе тотчас узнал лакеев. Не то, чтобы они были в ливреях, нет, он узнал их по выражению лиц и подобострастной угодливости, с которой они одевали его. Надо ли говорить, что лакеи были мулатами?

Сейчас из узкого кармана кафтана торчала изящная шпага, которая внушала Бертрану серьезные опасения. Он всегда с опаской относился к холодному оружию, подозревая в кровожадности даже кухонные ножи. Необходимость носить тонкую смертельно звенящую полоску металла, специально предназначенную для убийства, всерьез беспокоила Гюльзенхирна. Пожалуй, старый и испытанный фаустпатрон, пусть он был тяжелее и неудобнее, Бертран принял бы с большим спокойствием.

— Вы великолепны, принц, — воскликнул герцог де Роган, впервые увидев одетого в новые одежды Бертрана. — Более того, боюсь, что знатные девицы будут драться между собой из-за обладания вашим платком!

Бертран чувствовал себя попугаем, опереньем которого восхищаются знатоки.

Герцог был по-прежнему одет в темное, правда, одежды стали значительно более старинного покроя и не уступали по фасону одеждам Бертрана. На герцоге по-прежнему была широкополая шляпа с легкомысленным пером.

Ловко восседая на своем коне, герцог продолжил свои безумные поучения:

— Как я уже говорил вам, уважаемый принц, совсем скоро мы будем в Паризии. Это монархическое государство, и королем в нем является ваш дядя. Боже вас упаси называть его прежним именем, он это имя отверг. Но разве имеет кто-нибудь из нас моральное право осудить своего короля? Теперь его зовут Луи, и он из славного рода французских королей, являясь в этом ряду шестнадцатым по счету. Как к каждому монарху, обращаться к нему следует соответственно — Ваше величество. Особо доверенные лица и те, кого король удостоил своей царственной дружбы, могут обращаться к нему — «сир». К остальному дворянству следует обращаться, именуя их «Ваша светлость», но вы, как принц и наследник вашего дяди, можете именовать их просто по имени или по титулу.