Сергей Синякин - Мрак тени смертной [сборник повестей]

Поступал донос и на кардинала Ришелье, автор доноса обвинял кардинала в недостаточной святости, но только сам король знал, что Ришелье был воинствующий безбожник, именно поэтому он был назначен на должность его святейшества.

К доносам следовало относиться с осторожностью, король не мог рубить сплеча, приходилось разбираться в каждом конкретном случае, без этого королевство быстро бы обезлюдело, растеряв своих поданных на паризийских площадях.

Луи XVI понимал, что должен предпринять какие-то решительные шаги, чтобы восстановить равновесие в государстве. Бывшие гестаповцы оказались куда монархичнее своего короля: они включились в игру со всем пылом своих искалеченных душ, более того — прежняя уже полузабытая жизнь казалась им странной игрой, в то время как навязанная королем игра стала их жизнью.

Став королем, фон Таудлиц отбросил свое прошлое, но оно мощно прорывалось ночными воспоминаниями. Сам он, отсиживая положенное время на совещаниях у рейхсфюрера, чувствовал себя участником какой-то странной игры, в которую все увлеченно играли. Речи о чистоте крови, о связи с землей, о необходимости жизненного пространства он воспринимал как часть этой игры. Сам он полагал, что все дело во власти — словесная мишура лишь должна была предать борьбе за власть необходимое оформление. Власть и деньги — вот что двигало миром. Все остальное казалось несущественным. Добившись абсолютной власти над подчинившимися ему людьми, он начинал постепенно понимать, что чувствовал фюрер, выходя на нюрнбергские стадионы и выступая перед миллионами людей. Сладостное ощущение вседозволенности и невероятного могущества заставляли его трепетать, когда он видел в зеркалах свое отображение в алой мантии и короне, при скипетре и державе. Вскоре он уже считал фюрера своим жалким подобием, схожим с отражением подлинного величия в мутной луже. К тому же, напоминал себе Луи, не было никакого фюрера, вообще ничего не было. Был и всегда останется только он — Король!

Но все-таки что-то неладное творилось в его королевстве!

Дни новоявленной знати королевства проходили, как полагается, — в праздности и пирах.

Разумеется, состояний ни у кого не было, но имелись неисчерпаемые и богатые королевские погреба, из которых каждому дворянину позволялось брать столько, сколько было определено Палатой сословий.

— Ваше Величество, — сказал однажды Ришелье, воспользовавшись хорошим настроением короля. — В организации нашего общества вы перещеголяли даже усатого восточного деспота.

Имя этого деспота, как и название страны, в которой он правил, не произносились в Паризии и были столь же запретными, как название страны, из которой они когда-то прибыли. Но король пребывал в благодушии, поэтому он только погрозил пальцем своему верному сподвижнику.

— Думай, что говоришь, — сказал король. — А лучше — молчи.

Почти ежедневные пиршества медленно меняли облик обитателей королевства. Не всех, разумеется, это касалось лишь дворянства, особенно баронов, которые на глазах полнели, а некоторым уже приходилось отказываться от лошадей и передвигаться в паланкинах, которые несли мускулистые негры.

Каждый старался залучить себе лучших поваров, ибо хорошо известно, что из одного и того же куска мяса можно приготовить блюдо для гурмана и невкусный обед для раба. Пиршества порой затягивались на два или три дня, сопровождались турнирами фехтовальщиков и марлезонским балетом, в котором легко бы угадывался стриптиз, найди в себе кто-нибудь смелость назвать все своими именами. Но быть откровенным никто не решался, все еще помнили графа Шартреза, обезглавленного именно за длинный и неосторожный язык.

В замках с восторгом говорили о тезоименитстве герцога де Лузиньяка, на главном столе у которого был гармонично выстроен райский сад, где подавали паштет из печенки райской птицы, главное блюдо было искусно изготовлено из тушеной свинины и представляло собой анаконду, готовящуюся к прыжку; а на десерт подали мозг живых обезьян, которые неподвижно были закреплены в специальных станках, и всякий желающий мог отбросить в сторону спиленную макушку головы и полакомиться серым веществом животного с приправами или в чистом виде.

Гастрономические утехи соседствовали с иными плотскими утехами.

Новоявленная знать пустилась в альковные приключения с пылом и с жаром юности: было забавно переспать с очередной герцогиней или графиней из числа тех, кто еще недавно обслуживал матросню в портовых заведениях, а ныне надели роскошные платья из атласа и парчи, украшенные жемчугами, но не утратили своих прежних привычек.

С придыханием рассказывали о любовных приключениях барона Казановы, который в течение одной ночи успел побывать в пылких объятиях семи знатных дам, причем ни одной из них он не дал ни секунды отдыха в течение всего отведенного той времени. Даже пресыщенный маркиз де Кавальканти (бывший надзиратель женского концлагеря Равенсбрюк) в кругу друзей признавался, что распутство паризийских дам воспламеняет и заставляет вспомнить лучшие дни его прежней работы, а по мастерству и умению получить удовольствие, равно как и доставить его партнеру, эти дамы превосходят всех известных ему женщин. Для паризийских дворянок было высшим шиком провести неделю в блуде и грехах, чтобы в конце недели в воскресный день признаться в блуде священнику, причем зачастую тому, кто разделял с ними постель и отличался кроличьим усердием в алькове. Многие из них с вожделением поглядывали в сторону короля, но Луи XVI больше времени уделял делам государственным: в поисках заговоров и государственных измен, проводил время с начальником тайной полиции и кардиналом Ришелье, обсуждая насущные проблемы своего государства. Женщины мало что значили для Луи XVI, были более насущные и важные для правителя дела.

Более других Луи доверял кардиналу Ришелье и герцогу де Рогану, которые были с ним с самого первого дня. Более того, спецподразделение графа де Рогана провело блестящую операцию по доставке в королевство содержимого ящиков одного из озер Вестфалии, далекого то ли датского, то ли шведского государства, тем самым приумножив казну королевства. Среди доставленных сокровищ оказалось множество картин древних живописцев, которыми король приказал украсить стены замков. К сожалению, вскоре тайная полиция стала сообщать, что подлинники картин стали исчезать, а их место заняли копии, изготовленные в тайной мастерской негласно ввезенным в Паризию живописцем. В картинном заговоре оказались замешанными видные дворяне, попахивало государственным заговором, который король решил немедленно пресечь. Он лично принял участие в допросе арестованного живописца. Надо сказать, что опыт, накопленный королем, не пропал даром — живописец быстро сознался во всех грехах и назвал лиц, которые заказывали ему изготовление копий. Последовавшие аресты оказались масштабными и по настоянию короля, который назвал комплот заговором тамплиеров, всех арестованных обвинили в связи с нечистой силой, поклонении Бафомету, после чего они были последовательно осуждены королевским и церковным судами, приговорены к смерти и торжественно сожжены на площади Монфокон при большом стечении зрителей, которых мушкетеры и гвардейцы специально согнали в столицу из окружающих деревень. Уцелевшие и вырванные из лап заговорщиков картины были помещены в королевскую сокровищницу, а художника милостиво оставили жить и даже позволили ему рисовать портреты знати. Правда, пришлось ему вырвать язык, чтобы художник не проговорился о событиях минувших дней, но что значило столь незначительное увечье в сравнении с подаренной художнику жизнью!