Сергей Синякин - Мрак тени смертной [сборник повестей]

— Принц, зачем же вы меня ниже пояса! — почти радостно вскричал герцог. — Что поделать, я считаю, что подлинное удовлетворение можно получить, лишь оставшись с женщиной наедине, когда она целиком и полностью в твоей власти, когда ты способен воплотить в жизнь любые, даже самые безумные фантазии. Но что поделать — меня окружают дилетанты.

Бертран промолчал.

Ему любовные похождения начинали надоедать. Доступность никогда не бывает увлекательной, женщины быстро надоедают, если не обладают флером недоступности. Среди особ женского пола, населяющих столицу, таковых не наблюдалось, напротив — сам принц Бертран являлся той самой дичью, на которую охотилась прекрасная половина, женщины вожделенно добивались его внимания, и герцогиня де Клико была лишь первой, давшей ему определенный любовный опыт, но отнюдь не последней. Впрочем, устав от женского внимания, Бертран предпочитал отсиживаться именно у герцогини, которая относилась к принцу с почти материнской нежностью, но только до того момента, когда они оказывались в постели. В постели герцогиня оказывалась ненасытной тигрицей, это немало утомляло, хотя и привносило в жизнь Бертрана некую пряность и остроту.

— Я хотел бы съездить в Испанию, — выдерживая правила игры, сказал Бертран.

— Увы, принц, это невозможно, — улыбнулся герцог. — Вам нельзя покидать столицу, так распорядился ваш дядя. Кроме того, вам не окажут там почестей, достойных вашего положения.

Бертран был узником, птицей, посаженной в золоченую клетку, стены этой клетки надежно отгораживали его от свободы, а привратником был этот маленький человечек, который под внешней безликостью хранил невероятный ужас, который только мог существовать в человеческой душе.

— Если вы желаете, принц, — сказал герцог, — вы могли бы принять участие в одной забаве, не знаю, покажется ли она вам интересной…

Нет, у Бертрана не было никакого желания принимать участия в чудовищных забавах своего собеседника, о чем он не преминул сообщить, хотя и в весьма осторожных выражениях, чтобы не обидеть герцога. Но тот лишь усмехнулся:

— Что вы, принц, я бы никогда не осмелился предложить вам ничего подобного. В конце концов, то, что интересно одному, весьма вероятно, окажется безразличным другому. Нет, я имел в виду совсем иное. Вы любите кино?

— Ну, что ж, — согласился Бертран, — увлечение кинематографом не хуже любого иного занятия. Надеюсь, мы с вами не станем смотреть «Девушку моей мечты»?

— Принц! — укоризненно вскричат герцог де Роган. — Вы постоянно стараетесь меня уязвить. А ведь я очень и очень благорасположен к вам, зачем же вы пытаетесь разрушить взаимное доверие? У каждого человека есть свои слабости, что поделать, если на мою долю выпали именно эти?

Сеанс киномагии был назначен на ночное время и проходил в подвале замка герцога.

— Почему такая таинственность? — удивился Бертран. — Разве король против развлечений подобного рода?

— Вы все увидите сами, принц, — загадочно улыбаясь, сказал герцог. — Вы даже быстро поймете, что вся прелесть происходящего заключается даже не в самом действе, а в отношении к нему окружающих.

Перед небольшим белым экраном стоял проектор, около которого к удивлению Бертрана возились архиепископ Паризии Франсуа Лавиньон и кардинал де Сутерне, сменившие сутаны на городскую одежду. Еще три часа назад Бертран слушал, как архиепископ читает проповедь на темы нравственности в храме, сейчас же Лавиньон готовился к показу кинофильма редким и, видимо, избранным зрителям, которых в зале не набралось и двух десятков. Среди присутствующих выделялся статью и ростом барон Шато де Боливьен, который пытался сейчас говорить вполголоса, только это ему удавалось с трудом — голос барона трубно гудел под сводами подземелья, и его постоянно одергивали, пока, наконец, де Боливьен не угомонился, усевшись верхом на один из стульев в заднем ряду. Некоторые зрители были в черных полумасках, из чего Бертран сделал вывод, что его дядя не разделяет тайных увлечений своего дворянства.

— О да, — согласился с его мнением герцог де Роган. — Этот аппарат со всеми предосторожностями привезен из Монтевидео, как и пленки, которые нам предстоит посмотреть. Будьте осторожны в беседах с его величеством, он и в самом деле не одобряет подобных занятий!

— Начнем? — буднично спросил архиепископ, поднимая от кинопроектора бледное лицо.

— Да, да, — послышались голоса из зрительских рядов.

Застрекотал проектор, белый экран усеяли царапины и пятна, потом экран потемнел, и на нем появились надписи, которые, впрочем, сменились изображением раньше, чем Бертран их прочитал. Изображения шокировали Бертрана, ибо представляли собой обнаженные тела мужчины и женщины, которые сплелись в весьма натуралистически снятом акте совокупления. Из зрительского ряда послышался одобрительный свист и довольные возгласы.

Пленка оказалась порнографической. Зрители смотрели ее с одобрительным гоготом и задорными комментариями каждого совокупления, в особо забористых местах аудитория принималась топать сапогами и подсказывать актерам дальнейшие действия, что на взгляд Бертрана было совершенно бессмысленным. Остроносый кардинал де Сутерне переводил реплики актеров — фильм шел на английском языке, и уже одно это являлось государственным преступлением. Бертран начинал понимать, что именно собрало сюда людей. Не порнография, нет — иные события при дворе были куда более свободными от морали и нравственности, нежели происходящее на экране. В подземелье зрителей собрало именно чувство освобожденности от кем-то установленных и уже надоевших правил, более зажигало не действо, а тот факт, что фильм демонстрировался и комментировался представителями паризийской церкви, осознание того, что само нахождение в этом кинозале было уголовно наказуемым и запретным. Участие в просмотре порнухи рождало в зрителях чувство освобождения, некоторые сцены будили воспоминания о прошлом, а у каждого за спиной было что-то недостойное, которого они стыдились и которым вместе с тем тайно восхищались.

— Порви меня! — комментировал кардинал. — Сделай так, чтобы я не пожалела о том, что легла с тобой в постель! Проткни меня!

Садомазохизм, которым были наполнены сцены фильма, возбуждал зрителей, заставлял их трепетать, возвращаться к своему недавнему прошлому.

— Ганс! — громко сказал барон де Боливьен. — Ну точь-в-точь Ганс Кугель! Помнится, именно так он накинулся на ту еврейку у рва. Без стыда и стеснения трахнул ее прямо при всех и столкнул в ров, когда эта тварь еще нежилась, переживая оргазм!

Зрители взвизгнули от восторга.

— Что и говорить, — согласился кто-то из зрителей, — помнится, мы неплохо развлекались во Франции!