Марчин Вольский - Волк в овчарне

Я мало чего до сих пор слышал о содомитах, если не считать того, что величайшие титаны в нашей профессии живописца: и Леонардо, и Микеланджело, поддавались этому грешному стремлению к лицам того же пола. Если подобные склонности придавали гениальности их произведениям, это плохо вещало моим художественным стремлениям, поскольку мои стремления концентрировались исключительно на женщинах.

Ради краткости прибавлю, что, похоже, сам я был не во кусе Дэвида, и никаких предложений от него не получал. Впрочем, его интересовали только лишь книги и старинные церкви, пил он мало, в кости не играл, а когда не читал, то отправлялся на прогулку в одиночку. Весьма милый компаньон. Хотя, при всей своей обычной молчаливости, когда только желал, он мог с легкостью устанавливать контакты, тем более, такие, которые могли пригодиться в нашем деле. Он умел слушать, когда необходимо – польстить; и если у него возникало такое желание, любая компания была ему открыта.

Что же касается Гога, то, по обычаю многих слуг, свободное свое время он посвящал сну. Как только появлялась такая возможность, он сворачивался в клубок, будто кот, и проваливался в летаргический сон. Но даже и в глубоком сне, а я пару раз был тому свидетелем, он оставался настороже и в мгновение ока просыпался, сразу же готовый действовать. Достоинством такого вот сна про запас было еще и то, что когда приходила пора, он чрезвычайно долго мог бодрствовать, не поддаваясь усталости.

Но давайте вернемся к делу бочки святого Марка.

Нам удалось установить, что после того, как византийские мастера изготовили большую раку для мощей, бочку, в которой перевозили святого (и свинину) разобрали, а клепки, расхватанные пилигримами и коллекционерами реликвий, пользовались чуть ли не таким же успехом, как щепки из Святого Креста. Зная купеческие таланты венецианцев, я уверен, что из тех распроданных клепок можно было бы изготовить еще с дюжину бочек, но, что самое интересное, ни одиен из кусочков в Серениссиме не остался.

Когда мы выяснили данный факт, нас охватила мрачная задумчивость, которую передил только лишь Леннокс вполне разумным вопросом:

- А обручи?

После очередного запроса оказалось, что обручи, сделанные, якобы, из чистого золота, остались в городе. Хроники описывали, что их получили в свое владение монахи-францисканцы, вот только древние книги не упоминали, что те с этими обручами сделали далее. Лично я питал надежду на то, что они не переплавили их в золотые кругляши и не раздали бедным.

Меньшие братья [8] Францисканцы называли себя "меньшими братьями" или миноритами. прибыли в Венецию во втором десятилетии XIII века и сразу начали строить себе церковь, который после перестройки в XV столетии признан одним из наиболее важных в городе и носит название Санта Мария Глориоза деи Фрари.

Громадная кирпичная глыба церкви занимает всю фасадную часть площади Кампо деи Фрари, расположенной в квартале Сан Поло, включающем в себя большую часть поворота Канале Гранде. Это святилище я уже посещал и раньше, в основном, чтобы восхищаться картинами Тициана, изумительной статуей Иоанна Крестителя резца Донателло, а так же надгробием дожа Франческо Фоскари. На сей раз мы все вместе облазили все уголки, терпеливо расспрашивая про золотые обручи святого марка, но кроме записи, что монахи держали их "для светлости", что было настолько многозначным, что головы разбухали от множества домыслов, никаких более точных указаний мы не обнаружили.

В храме мы проторчали с пару часов, заглядывая во все возможные места, включая катакомбы и ризницу, когда некий внутренний голос заставил меня поднять голову вверх. Интерьер, прекрасно освещенный, благодаря множеству окон, в вершине головного нефа, в боковых нефах и за алтарем, был оснащен еще двумя округлыми люстрами на множество свечей, которые сейчас можно видеть только лишь в старинных замках. На обеих люстрах имелись широкие, золотистые обручи.

- О Боже! – услышал я шепот Алонсо.

Серебряная монета, врученная пономарю Дэвидом, который еще раньше подружился с сухощавым стариком, позволила нам подняться на самые крашенные окружные балки, с которых мы могли более внимательно приглядеться к золотистым обручам. Снизу казалось, будто бы они покрыты рисунками, но, очутившись ближе, мы убедились, что предполагаемые рисунки – это иероглифы.

Сердца у нас забились еще сильнее, когда оказалось, что на втором обруче расположены греческие буквы.

- Что же это может быть? – задумался Алонсо.

- Словарь, - долго не задумываясь, заявил Дэвид Леннокс. Что это было: озарение или плод долгих размышлений?

Во всяком случае, мы признали это возможным – il dottore наверняка знал, что писал, а если и в действительности египетским знакам соответствовали греческие буквы, у нас имелся ключ к одной из величайших тайн древности. Однако, чтобы все это совершить, нам следовало иметь оба обруча. Рисунок, даже если бы нам было позволено сопировать текст с золотой полосы, всегда был бы искажен какой-нибудь ошибкой.

- Так что делаем? – размышлял вслух Леннокс.

- Своруем! – предложил я.

- Реликвию! Тогда проклятие падет на головы нас самих и наших детей, - простонал Алонсо.

- Когда нам удастся прочитать возможный словарь, обручи мы возвратим, - заверил я всех, хотя и без особой уверенности. – А кроме того, насколько мне известно, ни у одного из нас детей нет.

Вот это их убедило. К операции мы готовились долго и тщательно. А обстоятельства нам даже способствовали. Еще во время карнавала Дэвид встретил в церкви некоего иезуита родом из Кракова с популярным в Польше именем Станислав. Монаху было чуточку больше тридцати лет, и, как он сам утверждал, легочные болезни привели к тому, что орден направил на юг предоставлять различные духовные услуги в Италии; сам же он мечтал с какой-нибудь миссией выехать дальше и, охотнее всего, где-нибудь в дикой стране отдать жизнь за веру. В это последнее я как раз не слишком-то верил, поскольку попик не сторонился от наслаждений хорошей кухни, ну а про иные его склонности я из скромности не стану рассказывать. Чем ближе делался пост, тем чаще Леннокс предавался с братом Станиславом теологическим диспутам, как вдруг перед относительно молодым иезуитом возник шанс скорого мученичества. Дело в том, что в Венецию со своей свитой прибыл некий литовский вельможа (я стану называть его Скиргеллой, так как не думаю, что он слишком бы радовался, если бы я открыл его истинное имя), собирающийся в паломничество в Святую Землю. В городе он провел всю концовку карнавала, и, надо же было такому случиться, как-то ночью его исповедник, не очень-то трезвый, должно быть, поскользнулся и упал в канал, потому что утром его вытащили оттуда мертвым. Аристократ срочно начал расспрашивать про какого-нибудь священника, потому что паломничество без исповедника – оно словно журек без колбасы [9] Журек (жур) – литовско-польский суп на основе закисшего настоя дробленых овсяных зерен. Подается с колбасой и вареным яйцом (очень вкусный!). Но откуда было об этом знать Альдо Гурбиани – Альфредо Деросси? , потому, когда брат Станислав объявил о готовности отправиться хотя бы на край света, с радостью был принят на службу.