Марчин Вольский - Волк в овчарне

- Проснулись, милс'дарь? – спросил, поднявшись от места перед огнем, где грел руки и стопы, мой спаситель, мужчина в возрасте, по фигуре несколько походящий на великого короля Стефана [21] Сте́фан Бато́рий (И́штван Ба́тори) (1533-1586) — король польский и великий князь литовский (с 1576), сын Иштвана IV, воеводы Трансильвании. . – Чрезвычайно этому рад.

Я что-то пробормотал по-итальянски, хозяин, похоже, понял, что я не знаю его языка, потому перешел на латынь, довольно-таки ужасную в отношении акцента, но если говорить о грамматических правилах, очень даже хорошо вбитую отцами иезуитами в подбритую голову.

- Огромное счастье, что я как раз проезжал по тому бездорожью, - рассказывал шляхтич, предупреждая мой вопрос. – Так что смог сударя в такой мороз из явной беды спасти. Да, кстати, могу ли спросить, с кем имею честь?

- Альфредо Деросси из Розеттины, живописец и скульптор, к услугам Его Королевского Величества в Варшаву спешу.

Если этими сведениями я как-то импонировал хозяину, тот никак не показал этого по себе, но, поднявшись, торжественно заявил:

- Я же – Михал Пекарский, герба Топор, владетель в Беньковицах. Пока не выздоровеете, чувствуйте себя, милс'дарь, милым моему сердцу гостем… Служанки мои похлебки наварили, и если имеете такую охоту, сударь, панна Ягнешка, воспитанница моя, с охотой станет кормить вас…

Тут же появилась юница, не слишком красивая на лице, зато с тонкими ладонями и умными глазами. Она присела возле меня, с румянцем на щеках, стала поить меня густым супом, в котором было много шкварок.

В какой-то момент мне даже показалось, что это моя ночная гостья, измененная дневным светом, только никакое освещение курицу в альбатроса не превратит.

Я обращался к ней по-итальянски, по латыни, в конце и по-немецки, но отвечали мне лишь улыбка и слова, произносимые на странном языке, по сравнению с которым даже чешский звучал более европейским.

Как мне пришлось потом убедиться, никто из домашних никаким иностранным языком не владел. Так что единственным партнером для бесед мог быть только хозяин. Типичный поляк, не слишком любящий ближайших соседей, но интересующийся миром и чужеземцами, хороший хозяин, поскольку в имении его хватало всего. В юном возрасте, должно быть, через серьезные испытания прошел, свидетельством чему был широкий шрам на подбритом черепе.

На третий день, хотя и слабый, я поднялся, наконец-то, с постели. Горячка у меня спала, раны стали заживать, видимо, тот страшный мороз, на котором я лежал, не позволил развиться гангрене.

Пан Михал даже и слышать не желал о моем отъезде.

- Пока морозы не попустят, милс'дарь должен будет оставаться моим гостем. А если сударь еще и свете широком, в котором побывал, мне расскажет, то я сам буду должником вашим.

Так что я остался в Беньковицах, отдыхая, а взамен рассказывая моему гостеприимному хозяину о молодости, что прошла в Розеттине, о путешествиях, которые довелось мне совершить в последние годы. Я рассказывал о божественной Венеции, жемчужине среди лагун; о говорливом Париже, о Вене и Праге, так же об доходящих до неба Альпах и о египетских песках, до нынешнего дня скрывающих множество тайн. При случае я упомянул про совместные паломничества с паном Скиргеллой, расспрашивая о нем Пекарского, и узнал, что тот радуется добрым здравием и что сейчас он один из наивысших государственных сановников, которых в Польше с их постов убрать просто не-возможно; при случае стало известно, что сейчас он стал исключительно близким опекуном юного, насчитывающего всего семнадцать весен королевича Владислава, в последнее время пребывающего, в основном, в Литве. Только более всего моего спасителя интересовали мои жизненные испытания, связанные с политикой. Историю безумного монаха Джузеппе Пьедимонте, прозванного розеттинским Савонаролой, мне пришлось рассказывать раза три, вот только в подробности участия в заговоре семейства Понтеваджио я предпочел пана Михала не посвящать. У себя в доме пан Пекарский имел небольшую, но достойную библиотеку; в ней я заметил и " Безумного Орландо " Тассо, и " Князя " Макиавелли, книги Эразма, а так же работы польских мужей: Фрича-Моджевского, Ожеховского и даже весьма удачную переработку "Придворного" Кастельоне, около века назад сделанную паном Гурницким. Имелись там хроники всего мира и Польши, написанные некими Бельским и Кромером, зато напрасно здесь было искать всякие мелкие, наполненные всяческими смешными анекдотами писания, которыми одаряли поляков их ренессансные мастера из Черноляса и Нагловиц [22].

Сам двор пана Пекарского – обширный, построенный из дерева, хотя и укрепленный каменными контрфорсами, был возведен на месте еще более давнего, еще готического укрепления, от которого осталась полукруглая башня, в которой сейчас, наверняка, размещались оружейная комната и хранилище для казны, о чем, правда, я мог только догадываться, так как двери в башню все время были закрытыми.

Вместе с возвращающимися силами слабело мое сопротивление к любезностям Ягнешки, всем тем игривым смешкам, румянцам, вращению глазками или всяческим вкусностям, вынесенным из кладовой специально для меня.

Пан Михал ничего против таких доверенных отношений не имел, наоборот – он даже поощрял меня, чтобы я по вечерам учил девицу читать и писать по латыни. "Ибо, - как он сам говорил, - не деревенщина же она, а просто бедная кузина, единственная дочка шурина моего, Енджея, которого в рокоше Зебжидовского [23]пал, грудью под Гузовом меня прикрывая".

Это я делал тем более охотно, что сам хозяин вечерами куда-то пропадал, и хотя имения не покидал, я нигде его найти не мог. Когда его расспрашивали про эти ночные занятия, утверждал, будто бы пишет историю правления Зигмунда III Вазы, что могло быть правдой, поскольку в польских проблемах знания его были воистину необыкновенными. Так что я цчил Ягнешку, не обращая внимания на бешенные взгляды юного Блажея, сына управляющего поместьем, который давно уже, еще до моего появления подбивал к девице клинья.

Ягнешка же, как для молоденькой девушки оказалась довольно понятливой; через две недели декламировала по памяти Вергилия и Горация, а когда наступил день святого Валентина, в который, несмотря на холода, царящие в этой северной стране, птицы начинают выискивать себе пару, я неосторожно предложил ей Овидия. Блажей с Кацпером как раз в Сандомир на пару дней выбрались, челядь дрыхла, а пан Михал в башне трудился над описанием кирхгольмской виктории [24], а я… а мы…

Я уже как-то упоминал, что если речь идет о любовных переживаниях, то особо опытным я не был. Сколько там было у меня настоящих любовниц, включая волшебницу Беатриче, которой я овладел в довольно-таки особых условиях. И кого вообще мог включить в это число? Ночные обжиманцы с Клареттой Петаччи, синьору де Вендом, ее служанку Марго, Леонию Понтеваджио, разик, scusi , пару раз… А все остальные были всего лишь заменителем или же пробами и ошибками, о которых я предпочел бы забыть.