Марчин Вольский - Волк в овчарне

- Ты, пани, говоришь так, словно не опасаешься, что новая ясновидящая, благодаря зеркалу, выследит нас.

- А как ты думаешь, что это я тащу с собой? – указала Маргарета на узел.

- Зеркало Твардовского?

- Именно.

Тут я в наибольшей спешке начал одеваться, как дверь распахнулась, и в комнату ворвался Кацпер, доверенный человек Пекарского, который спал через стенку. Не знаю, что его разбудило, по­тому что мы с Малгожатой старались вести себя как можно тише. Молодой человек, видя меня и Мар­гарету, готовящихся к отъезду, тут же разгадал наши намерения.

- Эй, пан Деросси, ты что это творишь? – грубо воскликнул он.

- Делаю то, что считаю необходимым! – гордо бросил я, надеясь на то, что за человеком Пе­карского никакого подкрепления не последует.

- Не позволю я, чтобы пан уехал отсюда с этой девкой.

- Успокойся, парень, ты оскорбляешь даму! – возмутился я.

На эти слова тот хотел схватить саблю, но, раздетый для сна, нащупал только рубаху. Зато в одной из штанин у него имелся нож с длинным лезвием, Кацпер выхватил его и нацелил мне в лицо. Я закрылся обнаженным клинком рапиры, которая, к счастью, лежала под рукой.

- Оставь нас! – крикнула Маргарета. – Я хорошо тебе заплачу!

- Нет такой цены!

Он схватил полено и, размахивая ним, словно бердышом, скакнул ко мне. После удара по ра­пире та сломалась, так что у меня в руке остался лишь обломок. Юноша довольно зарычал, уверен­ный, что теперь я нахожусь в его владении. Я заслонился стулом, он ударил и свалил меня, вместе со стулом на пол, какое-то время мы катались, блокируя руки друг друга. Сам я не слабак, но с моло­дым, закаленным в военном ремесле парнем никаких шансов у меня не было. Я чувствовал, что сла­бею, а острие ножа все сильнее приближалось к моему горлу…

Но вдруг Кацпер вздрогнул, упустил нож, а изо рта у него потекла кровь. Я стряхнул его с себя, поднял светильник. Парень лежал без жизни, из его спины торчал обломок моей рапиры.

- Так это ты сделала? – изумленный, спросил я у девушки.

Побледневшая, она энергично кивнула.

Труп я спрятал в спальной нише; разбудив трактирщика, нанял дополнительную пару лоша­дей, говоря, что срочные дела вызывают нас в Замостье. Вот только, удалившись на пару стай от корчмы, боковыми топами мы пустились в сторону Любартова. Никто за нами не гнался. Часто меняя лошадей, мы ехали как можно быстрее. Вскоре взошло солнце.

Оно наполнило наши сердца надеждой. Маргарета, как для не случившейся монашки, пре­красно держалась в седле. Ветер и солнце покрыли ее недавно еще бледное лицо румянами, так что я не мог отвести от нее глаз. Подгоняя конец, к вечеру мы добрались до Лукова, питая надежду, что возможную погоню оставили далеко позади себя.

В придорожном трактире я снял чистую и светлую комнату, расположенную на втором этаже. Для большей безопасности Маргося осталась в одежде гайдука. Так как слуга должен был спать в одной комнате со мной, для него приготовили постель у двери. Я заказал горячую ванну, так что слуги наготовили кипятка и доставили аккуратную кадку, ужин тоже доставили в комнату. Когда девушка была готова погрузиться в \ту ванну, я тактично покинул комнату и пошел проведать окрестности трактира. Никого подозрительного не увидел. Когда я вернулся, Маргарета расчесывала свои пре­красные, блестящие волосы. Освещенная огоньками свечей, она казалась явлением не от мира сего. Любил ли я ее? Не знаю. Скорее, восхищался, любовался. Желал…

Ибо, что такое любовь? В своей ранней жизни я узнал пару необыкновенных и не сравнимых ни с кем-либо еще женщин – божественную проститутку Беатриче, удивительнейшее воплощение древней Кибелы; синьору Вендом, лишенную притворной стыдливости замужнюю женщину, или же Леонию, чудесный цветок, выросший из сицилийской почвы… Других случаев считать не стану. Каж­дая была иной, и у каждой в моей душе имеется собственный уголок, словно в музее памяти. Воз­можно, их следовало бы сравнить со стихиями: тогда бы Беатриче была пылающим огнем, Леония – изменчивой и живой водой, ну а Агнес – землей, Матерью. До сих пор мне не встречалось небо – вот им как раз могла стать Маргарета по причине своей таинственности, под которой я предчувствовал все на свете стихии, включая сюда и торнадо.

За ужином, когда я резал ножом куски мяса, подавая их попеременно, ей и себе, был задан панне Хауснер, не могла бы она сейчас в зеркало поглядеть, чтобы узнать, а ничего ли нам не грозит. Маргарета отрицательно покачала головой.

- Разве пан Михал не говорил тебе, что собственную судьбу видеть невозможно. Это ведь так, словно бы мы сами собой тень на будущие деяния отбрасывали.

Сказав это, она взяла одну из свечей, горевших над столом, и поставила ее на выступе над кроватью.

- А если даже нам и писано столько же жизни, сколько в этом фитиле, должны ли мы коле­баться зажечь его? – сказала она, после чего направила на меня пристальный взгляд. – Люби меня, Альфредо.

- Сейчас?

- Незамедлительно.

- А твой дар девственности?

- Не нужен мне больше мой дар. Более всего, милый, я жажду твоей любви.

- Тогда давай заключим наш союз перед алтарем.

- А если нам не хватит на это времени?

Маргарета отстегнула застежку, и ее одеяния упали на пол. Благодаря снежно-белой коже, девушка выглядела словно античная статуя Праксителя или Мирона, совершенная в каждой мелочи. К тому же теплая и без каких-либо повреждений.

И я приблизился к ней, одновременно сбрасывая свою одежду.

Добрый мой Боже! Я так желал и сразу боялся этого мгновения. Мы обнялись, обмениваясь неспешными поцелуями, то легкими, словно прикосновения мотылька, касаниями, то сильными, чуть ли не до крови, засосами, напоминающими раздавливание малин. Тело Маргареты вилось в постели, разыскивая мое, ее ладони вели меня к глубинам невысказанного наслаждения.

Когда я вошел в нее, она вскрикнула, только в крике этом прозвучала боль, смешанная с на­слаждением. А наслаждения, судя по урчанию, было все больше и больше. Маргарета и пенилась, словно гейзер, напухала, будто дрожжевое тесто. Она была мечтой, о которой так долго думал, про­являющейся в розовости шеи, грешной усмешке, стоном окончательного удовлетворения.

После того мы лежали, вжавшись друг в друга, словно половинки одного плода, что нашли себя в бескрайней вселенной. Потом занялись любовью еще раз, и снова, так что теперь она очути­лась надо мной. Волосы ее образовывали вокруг головы то ли туманность, то ли темный ореол. И так мы галопировали среди ночи, между вечером и рассветом, не обращая внимания на окружающий нас мир..

Не знаю, когда я провалился в сон. Видения, похоже, были прекрасные, к сожалению, я их не запомнил. В себя пришел, чувствуя тело божественной Маргоси, прижавшееся ко мне по всей длине, безопасное, теплое, ласковое… Последняя свеча погасла, оставляя тонкую струйку дыма. За окном уже розовело утро нового дня.