Андрей Посняков - Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус [сборник litres]

– Татары – в лесу?! Ну, ты, Петро, и скажешь.

Впереди чернел деревьями берег, поднявшийся к утру ветер сдувал с ветвей снег, гнал по небу сизые тучи – вот мигнула звездочка, вот – еще одна, а вот показалась на миг – и снова скрылась – луна.

На востоке уже алела заря, начинало светлеть, и беглецы настороженно обернулись – нет ли погони? Нет, пока никого не было.

– Они могут нас отыскать по следам, – озабоченно промолвил на ходу Петр.

Ремезов улыбнулся:

– По следам? А снег? А ветер?

– Тогда и нам трудно будет найти своих.

Павел нагнал войта:

– Все хочу спросить, дядько Кныш. Все, кто с тобой – беженцы?

Староста, не оборачиваясь, кивнул:

– Да, все наши люди. С улицы Медников, что рядом с доминиканским монастырем. Вместе и ушли, только Петро по пути прибился.

Ремезов замолчал – теперь понятна была та забота, что проявлял дядько Кныш – сандомирский войт Кшиштоф Комаровски. Не чужие старосте беженцы – свои, потому и искал он их сейчас со всем прилежанием. И ведь отыскал-таки!

Только-только еще начинало светать, когда внезапно возникшая из сугроба фигура едва не пронзила шедшего впереди войта копьем!

Хорошо, староста вовремя опознал нападавшего, закричал:

– Стой, стой, Мария! То ж мы.

– Дядько Кныш? Петруша? – бросив короткое копье в снег, женщина обрадованно засмеялась. – О, Святая Дева, а я-то думала… Думала – все уже, не уйдем.

– Где наши все? Быстро собирайтесь, – деловито распорядился войт.

– Все готовы давно, ждут вместе с Крамешем. Дождались, наконец, хвала всем святым!

И правда, сандомирские беженцы во главе с хромым чернявым мужичком – подмастерьем Крамешем, вышли уже почти к самой реке, лишь немного не доходя, прятались в балке.

Увидев войта и шляхтичей, все почему-то заулыбались, как будто староста и его спутники являлись четкой гарантией их успешного бегства. А, впрочем, наверное, все оно так и было. Куда им без войта? Ну и шляхтичи – какая-никакая охрана.

Отправились в путь не сразу, по совету опытного Кшиштофа беженцы с полчаса таились у реки, за кустами, войт и шляхтичи в это время пристально всматривались в утреннюю серую полумглу.

– Ага, вот они! – староста, наконец, указал на быстро удалявшиеся в сторону Кракова фигуры.

Петр смешно вытянул шею:

– Кто, дядько Кныш? А-а-а, вижу. Они на лыжах идут, что ли?

– То-то, что на лыжах, – с усмешкою покивал войт. – Безлошадные… пся крев! Ничего, пусть себе уходят, а мы подождем – может, еще какие люди покажутся?

– А вдруг – татарови? – высказал опасение шляхтич.

– Не думаю. Что татарам на реке делать? У них сейчас Сандомеж на разграбленьи.

– Тогда, дядько…

– Правильно! Еще немного пройдем, да свернем на Моравский шлях. Так куда быстрее доберемся до Кракова… или – в Моравию.

– В Моравию?! – Петр изумленно встрепенулся. – Да что ты, дядько! Краков устоит, вот увидишь! Там и стены, и люди, да, говорят, и сам князь Болеслав! Где уж татарам взять Краков?

– Сандомеж же они взяли.

Павел в беседу благоразумно не вмешивался – не знал местных реалий, да и между собой войт со шляхтичем, естественно, говорили по-польски. Кое-что Ремезов понимал, об остальном – догадывался из контекста. Да многие слова и понимать было не надо – татарове, Болеслав, Краков.

– Дядько Кныш, а ты не думаешь, что лиходеи могут на Моравском шляхе засаду устроить?

При этих словах войт неожиданно рассмеялся и презрительно сплюнул в снег:

– Засаду? Это безлошадная-то шелупонь? Да и мало их – видно же было. Ну, не-ет, они, если и будут кого поджидать – так одиночных путников, или человек двух-трех, вряд ли больше. Чтоб наверняка. Ага… – староста внимательно посмотрел на показавшуюся из-за излучины толпу – двое конных, остальные – десятка два – пешие, тут же – загруженные всяким скарбом сани. Ясно – беженцы!

Дядько Кныш махнул рукой:

– А пошли-ка, шляхтичи, глянем.

Покинув убежище, все трое, ускоряя шаг, побежали навстречу путникам, закричали, замахали руками:

– Эгей! Людство! Поди из Сандомежа?

– Так, – не очень-то приветливо отозвался сразу же подскочивший всадник – тучный, с бритым подбородком, мужчина в светло-зеленом, с беличьей опушкой, плаще и мохнатой шапке. – А вы кто ж такие будете?

– Здоров, пан Вельмак, – староста вежливо поклонился. – Что, не признал?

Всадник подслеповато прищурился:

– Хо! Никак, пан Комаровски! Вот так встреча. Тоже от татаровей бежишь?

– От них. К Моравскому шляху надумали двинуть.

– И мы к Моравскому.

– Так, может, мы – с вами?

– Да поезжайте, – пан Вельмак дернул поводья коня. – Только уговор – кошт у вас свой, отдельный.

– Какой разговор, пане!

Дальше ехали куда веселее, уверенней – больше сорока человек! – мелких шаек можно было не опасаться, лишь бы внезапно не нагрянул шальной монгольский разъезд – «злые татарове». Широкий Моравский шлях, с наезженной многочисленными обозами колеею, местами тянулся параллельно реке, срезая излучины и изгибы. По обеим сторонам дороги частенько показывались отдельные хутора и деревни, вокруг которых виднелись припорошенные снегом стога, видать, не успели еще убрать сено.

Места здесь были многолюдные, обжитые.

– Ну, и как же мы его сыщем? – отойдя от кострища, оглоед Каряка, прищурив свои поросячьи глазки, посмотрел на Моравский шлях, уходивший в кленовую рощицу широкой заснеженной полосою. – Людишек тут ходит много.

– А нам и не надо его тут искать, – Охрятко спокойно стряхнул снег с треуха. – Только – в Кракове. Вот, до города доберемся – там и зачнем искать.

Их третий напарник, Пахом, ничего не сказав, подкинул на руке дубину и нехорошо ухмыльнулся.

– Ну, так идем, что ль? – повернув голову, Каряка вопросительно посмотрел на Рыжего и, немного помолчав, вдруг предложил:

– А, может, как сыщем… его, Павлуху-то, того… А потом не к татарам, а домой, к хозяину.

– Можно и так, – неожиданно согласился Охрятко. – Только муторно. Это ж надо знакомых купцов искать, чтоб те потом сказали – мол, так и так, перебежал боярич от татар к полякам… Ну, наказ князюшки нашего передал. Да еще как домой-то потом добраться, коли кругом татарское воинство? Попадемся, да еще дознаются, что – беглецы. А с беглецами разговор короткий.

– Так у тебя ж пайцза! – Каряка весело хлопнул в ладоши. – Сам же намедни хвастал – мол, везде пройдем.

Ничего не ответив, рыжий принялся долго сморкаться, потом подошел к кустам, опростался, потом подтянул пояс, снова снял треух, отряхивая от снега… а сам все время думал – откуда этот оглоед про пайцзу узнал? Неужто подсмотрел? Охрятко качнул головой: нет, скорее, он же сам и прихвастнул в разговоре… ну да, вчера, после бражицы. Ой, зря! Пайцза – она не для псов боярских, она для него, беглеца, изгоя. С ней-то можно и домой… только – не рано ли? Куда как лучше сейчас порученье воеводы Еремея исполнить – за Павлухой Заболотским проследить, ну и самим – верного человечка в Кракове отыскати, монгольский поклон передать. Интересно, Павлуха тоже его найти должен? Не, не должен – воевода Еремей с волосатым Ирчембе-огланом не в друзьях вовсе. Еремей – самого Урдюя-хана сподвижник… или стать таковым хочет, старается, а тот человечек в Кракове – то воеводы заслуга, зачем его другим выдавать, только своим людям – Охрятке вот. Так что сначала лучше порученье воеводы исполнить и, если что с бояричем не так пойдет – донести, получить награду. Ну, а если уж так станется, что Павлуху убить да ославить придется – пусть так. Тогда и домой навостриться можно – с пайцзой-то!