Василий Панфилов - Отрочество

— Всё так хорошо, што нивроку! – заулыбался я, сплёвывая трижды через левое плечо, и стуча по рассохшейся оконной раме так, што задребезжало стекло, – Мои остальные где?

– Санечка в соседнем дворе, рисует какое-то особо живописное дерево и сохнущее бельё. Рут жалуется, што мочила его уже три раза, но знаешь? Я тебе скажу, шо она таки гордится! Ученик Левитана, это канешно не он сам, но всё-таки немножечко история!

— А Миша в комнатах, шьёт, -- она, не спрашивая, налила мне вкусно пахнущего супу, – Такой себе прилежный мальчик! И Санечка! Мине уже спрашивают – Песса, где ты взяла таких интересных гоев, шо ими начали интересоваться мамаши всех Молдаванских невест? А некоторые невесты, не буду невоспитанно тыкать пальцем в эту перезрелую Двойру, таки берут своё счастье вот этими вот руками! А оно тебе надо? Опомнится не успеешь, как они и уже! Такие себе хищницы!

– Даже и так? – нехорошо удивился я, на што тётя Песя закивала выразительно. Однако… Двойра нам не то штобы и нужна, а вот её швейная машинка совсем даже и наоборот!

А может… кошуся на сидящую напротив Фиру… и правда? Как приданное? Заодно и Мишка шить поучит, сильно так при деле будет! При нужности.

Пока я ел, мелкие отловили в соседнем дворе Саньку, притащив его наверх вместе с мольбертами. Завидев меня, он заулыбался, но вдруг вспомнил о своём, и через перила, на всю Молдаванку!

– Панталоны, Рут! Смотри, Обещала! – и уже поворотясь ко мне, – Здравствуй!

И не чинясь, за стол, только поглядывает иногда этак вопросительно. Мишка чуть погодя в дверях нарисовался. Красный и чем-то смущённый мал-мала.

– Здравствуй… брат!

– Здравствуй, брат! – отзеркалил я ему, и чувствую – улыбка полезла, смущённая малость, но хорошая.

– Тёть Песь! – решительно остановил я нашу почти хозяйку, захлопотавшуюся было с праздником здесь и сейчас, – Не надо! Я ж всё время никуда не уезжал, помните? Мы сейчас с братьями в баню, а вечером и посидим. Только не очень торжественно!

В баню пошли мужской компанией, чисто по-родственному. Не так штобы и с разбега, а обсудили сперва – где получше, да где какие особенности. Мы ж не знатоки большие. Так!

Я на словеса дяди Гиляя больше ориентируюсь, Санька с Мишкой и вовсе – на чужих людей. Собираются иногда мужики во дворе и лясы точат, поневоле наслушаешься.

Такие все спецы, но – удовольствие! Обсудить со вкусом, поспорить мал-мала. Взрослые! Имеем возможность!

По дороге газировки, мороженного от пуза. Неспешно идём – такой себе променад, как у господ.

Ну и рассказываю о путешествии, со смехуёчками. Как с палубы зад свешивал, как щурились друг на дружку с дядей Хаимом и его сыном. Ну и так мал-мала перескочил на здешнее.

– Тётя Песя тут хвасталась, шо местные невесты с мамашами своими охоту на вас решили. Говорит, настороже надо, потому как такие есть, што прям ух! За самые яйца хватают.

Вроде как посмеялись, а Мишка через силу. Эге, думаю… задело! Всерьёз проблема тебя коснулась.

– Колись! Ну!

– Што ну! – он покраснел, – Сам ты ну!

А потом и разом. Раскололся. В сторонку чуть отошёл, штоб не на слуху у прохожих, ну и мы за ним. Встали от солнца под акацией духовитой, да мороженные облизываем, третьи уже.

– Двойра эта! – и краснеет, злится, – учу когда, так навалиться норовит. Прижимается то грудью, то…

Мишка покраснел ещё сильней.

… – даже и не грудью! А от самой потом, рыбой почему-то, и мускусом ещё! И старая!

– Эге, – от таких новостей я машинально куснул мороженное, и от холода заломило зубы, – того и гляди, в штаны полезет.

Пономарёнок покраснел ещё сильней, но заострять я не стал. И так понятно, што лезет. Вот же… извращенка озабоченная!

То ли хотелок в глазах темнеет и мысли настолько прочь, што и правда на любые штаны, то ли заодно с прицелом на мастеровитость. Хотелку она потом и так потешит. Если муж для денег и штоб в паспорте был, то для остального не всегда и нужен. Найдутся добровольцы.

Кстати, почему до сих пор не замужем? С таким-то приданным и желанием! Так-то нестрашная ведь девка, хотя и не раскрасавица ни разу. Бракованная настолько, што и девство с приданым никому неинтересно? Это на Молдаванке-то, где народ не так штобы и сильно денежный!? Значица, сильно ой. Сильно не так. Падучая там, или заговаривается иногда. Не-е… такое счастье и нам не нужно!

– Значица, так! – решительно взмахнув рукой, я проводил печальным взглядом вылетевшие из рожка остатки лакомства, шмякнувшегося на раскалённую мостовую, – Двойру – на хуй!

– В смысле, – поправился я, пунцовея, – не так штобы и прямо туда, а просто…

– Мы поняли, – торопливо перебил меня Санька, весь малиновый и чуть не дымящийся. А Мишка-то! Но не заостряю, потому как и без того – ситуация!

– Дела мои, – продолжаю, – ни разу не скорбные, а вполне себе и да! Так што от слов своих о благотворительности не отказываюсь, но немножечко не сразу.

– Сперва, – и тут я снова начал пунцоветь, – Фирке… кхм, приданное!

Голос сорвался в писк, но браты не стали смеяться, только Санька губу закусил и отвернулся чуть.

– … машинку швейную! Не из-за тебя! Давно подумывал, а тут так вот совпало. А?

– Ну… – Мишка задумался, – заодно и поучу, так?

– Ага! Она ж вроде толковая?

– Соображает, – пожал он важно плечами, – станет портнихой или нет, а поднатаскать за лето, штоб хоть себе и домашним што-то простое шила – вполне.

Взгляд за Саньку, исполненный всякого коварства…

– … панталоны, к примеру!

Выпад пропал впустую, Чиж только плечами этак насмешливо. Художник! Панталонами таким не смутишь, потому как – развращённые они там, даже и баб голых рисуют.

– Какую брать будешь?

– Будем, – поправляю я Мишку, – тебе решать! Ты специалист.

– Хм, – он чуть прикусил губу и кивнул задумчиво, – подумаю.

– И… – чуть выдыхаю, – к доктору сходим.

В ответ на вопросительный взгляд вытаскиваю изрядно засалившуюся статью. Как он на это… – Хирург, – Мишка весь одеревянел, – с Москвы… тогда ещё?

– Ну… – неловко пожимаю плечами.

– Спасибо! – и только рёбрышки мои – хрусть! До боли! – Даже если и не выйдет ничего, я теперь знаю – у меня есть настоящий брат! Братья!

Санька обоих нас обнял. Постояли так чуть, и неловко стало, на улице-то обниматься. Разомкнулись. Мне только важным показалось уточнить:

– Чистое дело-то. И длинное! С такого годами деньги на благотворительность идти будут, в больницы-то. Просто ты – первый, брат.

Машинку Двойре возвращали без скандала, хотя тёте Песе хотелось много и громко высказать за чужую нравственность. Смолчала. Но так красноречиво, шо прямо-таки талант! Верю! Заместо тысячи слов – только губы поджатые, и такой себе взгляд постно-ехидный, што мне поаплодировать захотелось. Увидь её сейчас какой-нибудь режиссёр театральный, так и проб устраивать не стал бы, взял как есть!