Василий Панфилов - Отрочество

– Да не жадность! – вспыхиваю порохом на упрёк… которого, собственно, и не было. И уже спокойней... – просто зачем дарить врагам свои деньги? Я лучше их на благотворительность здесь потрачу, ну или ещё как-то, но не в чужую штоб пользу.

Владимир Алексеевич покивал раздумчиво этак, и мне снова – неловко! Вот почему, а? Вижу ведь, што они ни разу не в упрёк, да и што плохого-то? А совестно почему-то, будто деньги эти не вполне честные. Вот почему, а?!

Даю сам себе обещание, што часть, и немалую, на благотворительность выделю, и немножечко успокаиваюсь.

Мишка иссера-жёлтый, и весь его загар сошёл, как и не было. Тощий стал, руки-ноги-палочки, живот до хребта впал, и только глаза по-прежнему ясные, живые.

– Вот, – сказал он смущённо Владимиру Алексеевичу, когда его пересадили на кресло, – зато теперь хромать не буду.

Опекун выразительно глянул на нас с Санькой, и хмыкнув, покатил Пономарёнка к выходу. На улице Мишка зажмурился от солнца, отвык уже. Глаза сощурил, на лице улыбка… да так и задремал.

– Мы разве здесь? – сонно удивился он новой квартире.

– Переехали, – негромко отозвался Санька, – со второго этажа на первый, штоб коляска твоя проезжала. Тут и порожек всево ничево, а на второй этаж всё ж таки высоковато.

– Спасибо, – негромко, но очень выразительно отозвался Мишка, и снова закрыл глаза.

Доктора сказали, што выздоравливает он быстро и уверенно, но пока так – утомляется за пять минут разговора, и в дремоту.

– И за такое ещё и доплачивать! – покачала головой зашедшая к нам тётя Песя, поджав губы с самым непримиримым видом, – Ханна совсем как не русская! Содрать двадцать пять рублей за временный переезд самой сибе в лучшие условия, это таки совсем нет слов, кроме нехороших! Шоб у неё в животе месили и пекли сдобную халу, а из задницы выходила только маца!

– Да ладно, тёть Песь, – примирительно сказал Санька, – мы сами согласились!

– Согласились, – фыркнула неутихомиренная тётя Песя, – Да штоб у неё все сыновья ислам приняли, и мать-жидовку прокляли, а дочери христианство, да в монастырь ушли девственницами, замаливать грехи своей мамеле!

Замахав руками, Санька выскочил на улицу, фыркая от сдерживаемого смеха.

Из патентного бюро вернулся ближе к вечеру, вымотанный чуть не наизнанку.

– Дядя Гиляй до Косты пошёл, – ответил я на немой вопрос Саньки, – собрались… куда-то. Официально – на ночной лов рыбы.

– Зная этих двух, – тихонько отозвался не спавший Мишка, – это может как обычная рыбная ловля, так и взятие на абордаж сторожевого судна османского флота.

Санька захихикал, потом поперхнулся и задумался, нахмурив лоб.

– Да ну, абордаж… – нерешительно протянул он, – хотя…

– Ре… – засмеялся я, не в силах выдавить слова, – репутация! А?!

Отсмеялись, и я начал делиться впечатлениями.

– Жуть! Сижу там, и понимаю, што ничево не понимаю!

– Мине вопрос задают…

« – Будете заказывать патентный поиск?»

… а на это глазами только лупаю.

– А это… – начал Мишка.

– Проверяют по базам в России и в других странах, нет ли уже где такого же или похожего патента, – поясняю ему.

– О!

– Ага! Потом разъясняют, знамо дело, но в речи ихней половину разъяснений разъяснять приходится. Термины, ети их мать, профессиональные. Потом снова…

« – Выберете процедуру патентования»

– … да пояснять начинают, какие они бывают, а там тоже нюансы. Заявку на изобретение составлять, формулу изобретения.

– А это как?! – удивился Санька, – Там чертежи, как их в формулы перевести?

– Оказывается, можно. Ну то есть, это только называется формулами, так-то они не вполне математические! Помогают вникать и составлять, да вообще помогают, ничего плохого не скажу. Но пока вникнешь, ажно мозги через уши вытечь норовят.

Ёсик на проведать зашёл. Важный такой, при костюме потеет, да при часах из дутого цыганского золота.

– Шалом! – и такой весь, будто чуточку свысока. Снизошёл, значица.

– Иосиф! – и руку Мишке. Пожали, потом за здоровье разговор, немножечко за Одессу, и к мине.

– Я, – говорит, – зла на тибе не держу. Умный человек без ограничивающих его цепей может достигнуть гораздо большего.

Говорит, и говорит… глупости ведь с банальностями пополам, но вид такой важный, будто не иначе как Моисей с горы Синайской вещает. Тросточку напоказ, с рукояткой в виде голой изогнувшейся женщины, да то часы потеребит, то брелочки. Перстенёк аляповатый, восточного типа, в глаза тычет. Успех!

Наконец ушёл, да важно так – живот вперёд, носки в стороны, тросточкой поигрывает. Такой весь, што не сразу и поймёшь – то ли мелкий купи-продай и панамщик, то ли всё это сразу, да немножечко дешёвый сутенёр. По-совместительству.

Только переглянулись мы с Санькой ошарашено. Нормальный ведь мальчишка был! Куда што делось?

Ребята потом знакомые, молдаванские. Не так штобы и друзья, но вполне себе приятели.

– Шалом, – и на Мишку косятся. Знакомы уже, так чшто ручкаться и зряшно тревожить не лезут, – вы таки в футбол как?

Я дёрнулся было, да на Мишку виновато кошусь.

– Иди, – и рукой машет, – у меня теперь завидок нет, сам через пару месяцев мяч буду гонять.

– В другой раз! – я решительно сел.

– Иди! Оба идите, – и улыбается, да искренне так, – я сейчас всё равно спать хочу.

– А если, – перебил он ещё не начавшееся возражение, – беспокоитесь за меня, то пусть Фира спустится. У неё сейчас по графику занятия, так с книжкой можно и здесь посидеть. Без мелких даже спокойней.

– Ну…

– Всё, всё, ступайте!

До-олго играли, чуть не до затемна! В Дюковском парке у нас уже местечко есть, вроде как и наше. Не гоняют! Даже и зрители бывают, и подчас немало.

Солидные такие господа. Стоят, болеют! Орут иногда што-то подбадривающие. Такие все знатоки, а сами…

– Ты што остановился-то, – вернулся за мной Санька.

– Да так, думаю… думаю – несправедливо, што меценаты есть только у людей искусства. Спорт – в массы!

– Шустрый какой, – Дмитрий Фёдорович отодвинул донесение агента из окружения Голядевой, – и здесь успел отметиться? Даже любопытно… а впрочем, нет! Решила Анна Ивановна найти мальчишку, так ей и карты в руки. Можно даже и поспособствовать.

Трепов потянулся было за ручкой, завизировать, но нависнув над бумагами, задумался, и решительно отложил её в сторону. Отточенный ум царедворца, привыкший к интригам, перебирал варианты, подыскивая наиболее оптимальный. Безопасный для него лично.

– Никаких бумаг! – негромко пропел он на манер арии, и встал, потянувшись всем своим сильным телом, – Никаких следов!

Решив в самое ближайшее время выразить своё благорасположение почтенной вдове сотрудника МВД, московский обер-полицмейстер обрёл самое благодушное настроение. Справится!