Василий Панфилов - Отрочество

Верные друзья штурмуют логово, с револьверами, и непременно – с обнажёнными саблями. Или шпагами, тоже ничево. И непременно – в камзолах на босу грудь, и штоб бинты оттудова, неопасно окровавленные.

Потом кто-то… Санька? Мишка? Или всё-таки опекун? Произносят речь о злодейской сущности похитителя, устраивая затем поединок перед закованным мной.

Да! И непременно с подлостью со стороны злодея! Шпага там отравленная, или рычаг, опрокидывающий пол…

Мотаю башкой, штобы вытрясти чушь, потом для верности стучу по ушам, штобы вывалить остатошные остатки. Бре-ед… но сюжетистый, это да! Запомнить надо, даже и записать. Может, кому и пригодиться. Это же ого-го! На все времена.

– Вот, – Котяра достал из-за пазухи тетрадь, – набросал свои мысли и расклады, как вижу. Но сразу обскажи Владимиру Алексеичу, што ручаться не могу! Я хоть и не последняя карта в Хитровской колоде, но даже и на вальта пока не тяну. Мог што-то просто не увидеть, а мог и понять неправильно. Бывайте!

Махнув рукой, он вышел из проулков, растворяясь в Хитровской толпе. Был, и не было. Воротник чуть иначе, шапку сдвинул, шаг сменил, и всё – глаз не цепляется, другой совсем человек. Моргнул, и в толпе его потерял, как и не было.

– Прогуляемся? – предложил я, вставая.

– А филеры? – засомневался Пономарёнок, застёгивая верхнюю пуговицу самошитого пальто, спасаясь от порывистово ветра.

– Пф! Не здесь! Не сунутся.

– Думаешь? Сам же слышал Федькин доклад – профессионалы как есть! Высокой пробы.

– Хоть бриллиантовой! На улице вести, иль даже в притон какой попасть – одно. А так вот, когда тыщщи глаз, дураков нет! Даже если и не опознают раз-другой, то на третий уже примелькается как подозрительный тип. Дураков нет!

– Выходит так, што Хитровка для тебя чуть не самое безопасное место? – вздыбил брови на самый лоб Мишка.

– Ха… выходит, – вынужденно согласился я с ним, и настроение немножечко так, но вниз. Как-то оно не то…

Прошатались через всю Хитровку много раз – спиралями и сикось накось, справа налево, и слева направо. Отчасти как прогулка, потому как с Мишкой мы давненько вот этак не выгуливались, а отчасти как примелькаться.

Мне своей рожей поторговать, штоб помнили и не забывали, да братов примелькать. Многово не жду, но глядишь, так ночной порой если и подойдут, так только проводить, а не совсем даже наоборот. А может, когда и всерьёз што. Кто знает, как жизнь повернётся?

С Мишкой распрощались на Хитровке, хотя и оченно хотелось дойти, пофорсить. Небось помнят! Не столько даже перед дружками-приятелями, сколько перед Дмитрий Палычем да особливо – супружницей евонной. Мёд и мёд!

Я хоть и не злопамятный… хотя вру! Самое оно! И злой вполне, и память хорошая. На всякое.

Владимир Алексеевич вернулся поздно, в самом благодушном настроении, пахнущий распаренным дубовым веником и свежим пивом.

– Договорился по твоему делу, – усаживаясь за стол, объявил он, – как ты и хотел – генеральный патент будет через Швейцарию.

За ужином опекун увлекательно пересказывал перипетии патентново дела, оказавшевося ни разу не простым.

– Ну-с… – дядя Гиляй выдохнул шумно и поставил пустую чашку, вытерев испарину на лице, – что там у вас интересного, молодые люди.

У меня сам собой вылез виноватый вздох.

– Ага… – озадачился опекун, – даже так? Пошли-ка в комнату.

– Ну, – затворив за собой дверь, велел он негромко, – рассказывай.

– Есть такая дама, – начал я, – Голядева Анна Ивановна.

– Та-ак… – Владимир Алексеевич поменялся лицом, и оседлал стул, подавшись вперёд, – по МВД?

– Она.

– Та-ак… продолжай.

Начал с Бутовских своих приключений.

– … ветролёты? – брови подняты изумлённо, – Ты?!

– Ну…

– Пошто не говорил? – от волнения он сбивается на простонародный говор.

– Ну… так. А зачем? Патент на это всё равно не возьмёшь уже, а бередить…

– Угу, – опекун кивает понятливо, и вновь обращается в слух.

– … околотошный?! Та-ак… – лоб нахмурен, лицо самое злое, – а не тот ли это… А, да тебе-то откуда… Ну, собаке собачья смерть! Доигрался поц на скрипке.

Описание сиропитательного приюта окаменило его. Такая себе статуя командора, только што глаза булавошно суживались на особо интересных местах.

– Таких подробностей ты мне не говорил, – глуховато сказал дядя Гиляй, – Да не виноваться! Нешто я не понимаю, што бывают воспоминания, которые лучше не бередить? У самого… нда...

– … в Одессе столкнулся со слежкой, Санька ненароком заметил, – киваю на брата.

Владимир Алексеевич расспрашивает пристрастно, не повышая голоса. И так это, грамотно очень. С одной стороны, минутку спустя с другой. Вроде и иное совсем спрашивает, а так выходит, што заново и заново, и снова заново.

Такие подробности в памяти всплывают, што сто раз уже позабыл, казалось бы, ан нет! Всё как на полочках разложено, подходи и бери.

– … говоришь, покалечил?

– Ага! Дуриком! Так-то дядька здоровый, жилистый, и сразу видно – злой на драку, умелый. На ножах бы ево распанахал…

Дядя Гиляй двигает челюстью, и я понимаю, што брякнул, но продолжаю.

– … а так без шансов.

– На ножах?

– Ну… учили. И так… не всерьёз, но корябал пару раз шибко наглых, – я окончательно сдуваюсь.

– Н-да… – такое себе движение шеей, и видно, хочется ему сказать, и сказать есть што, но сдерживается.

– Дуриком, – повторяю, и взяв листок с карандашом, начинаю рисовать. Проходы, да как ящики стояли… Отходит понемножечку от каменения, отжил! Снова человек, а не статуй.

– Дела, – подытожил дядя Гиляй в конце разговора, – не плохи, а очень плохи. По какому тонкому льду вы прошли, даже наверное и не понимаете. Как там его? Котяра? Уехать ему нужно, да не близко. Одесса? Сойдёт!

– Даже так? – озадачился я.

– Даже, – жёстко усмехнулся опекун, – сама Голядева – тля! А вот за ней…

– Кто-то конкретный?

– Конкретный? – он потёр подбородок, – Даже и не знаю, а и знал бы…

– С завтрашнего дня дома сидишь, – ткнулся в меня палец, – и без меня ни шагу! Понял?

Глаза без обычной дурашливости, очень серьёзные, так што я закивал быстро-быстро.

– Пойми, – сказал дядя Гиляй уже мягше, – она опасна. Возможности по линии МВД, да в сочетании с садистскими наклонностями и некоторыми…

– Особенностями психики?

– Особенностями, – усмехнулся он, – Там такие… ты понял?

– Совсем? – от волнения у меня вырвался писк.

– В… – опекун задумался, – Училище можно, туда и обратно на извозчике, с Пахомом я договорюсь. Оба на извозчике, ясно? Ну и пожалуй, в Гимнастическое общество, но только со мной.

Письмецо Коту дядя Гиляй обещался передать через свои каналы, а сам я штоб ни-ни!

И раз уж дело такое, то письмецо Котяре, насчет бежать. Денег… чуть поколебавшись, вкладываю в конверт две сотни. Есть там, нету… спокойней. Из-за меня человек пострадал.