Василий Панфилов - Отрочество

Да! Спохватываюсь за Федьку. Письмецо… всех денег только сотня осталась. Ну да ладно, хоть так.

Рекомендательные письма Коту. Семэну Васильевичу, близнюкам и всем-всем-всем. Друг и надёжный человек, прошу приютить и пристроить в дело.

Тёте Песе квартирант… Сердце колет ревностью, и решительно рву листок на части. Нечево! Подальше, подальше… к Бернштейну, точно! Два шулера начинающих, да заодно Котяра хорошим манерам подучится.

Тихохонький стук в дверь…

— Да-да! — вскинулся я, отрываясь от рисования.

Неслышимой тенью в комнату проскользнула Татьяна, в ореоле вкусных кухонных запахов — которые, как по мне, лучше любых духов, пусть даже и французских.

– Владимир Алексеевич вернулся, – доложила она, округляя театрально глаза, — грозён!

Не задерживаясь у нас, горнишная мышкой убежала на кухню, где и спряталась среди кастрюль и сковородок. Она при деле, и потому не замай!

Знаем уже, што в такие минуты к нему лучше не лезть, сам про то не раз говорил. Жалеть потом будет, сопеть виновато, но то потом. А сперва… ух! Гроза, гром с молоньями, ураган эмоций, шквал негодования и мало не землетрясение с тектоническими сдвигами.

В приоткрытую дверь вижу, што опекун по извечной своей привычке расхаживает по гостиной в домашних туфлях, упрямо набычив лобастую голову, ероша изредка густые волосы. Остановившись у буфета, вытащил графинчик с наливкой, и набулькал себе, да не малую стопочку, а чуть не полстакашка.

Ого! Переглядываемся с Санькой, а дядя Гиляй тем временем достал трубку, што вовсе уж редкость. Так-то он курит, но нечасто, и всё больше папиросы. Трубка, это когда надо всерьёз подумать, сильно всерьёз. Так у нево почему-то устроено.

Наденька высунулась было из спальни, но под свирепым взглядом отца резво засунулась обратно. Ого! Папина дочка этак? Беда…

Две трубки спустя Владимир Алексеевич сел наконец в своё любимое кресло и махнул нам рукой.

— Всё очень… он подёргал за ус, – грустно. Анна Ивановна сама по себе фигура не слишком крупная, а вот за ней…

— Общественность, – начал было Санька пафосно, надуваясь жабой.

– Э, брат, – опекун меланхолично погрозил ему пальцем, – шалишь! Не тот случай. Што мы можем фактически предъявить Голядевой? Выкладки хитровских уголовников да собственные домыслы. Для общественности, а тем паче для суда, наши выкладки со слежкой — обстоятельство отягчающее. Так-то, чижики!

– Почтенная вдова… – он надолго замолк, сызнова набивая трубку, — и представители уголовной среды, преследующие её из мести за былые заслуги мужа. Так-то!

-- А факты собрать? – достав платок, я промокнул разом вспотевшее лицо.

– А полиция? – парировал он, выдыхая дым, – За Голядевой или Трепов, или фигура равнозначная из верхушки МВД. Если не сам…

Оборвав себя, дабы не произносить имя Великого Князя всуе, Владимир Алексеевич перескочил запретную тему.

– Н-да… вышли таки на след, кто б мог подумать! Умеют работать. Жаль даже, што только по политике так стараются. Их бы усердие, да на благо всего общества, а не отдельных персон…

Досадливо кхекнув, опекун подёргал ус, а я тихохонько вздохнул. Кто б знал! По всему выходит, што тот портрет повешенный аукается, раз уж МВД на меня так ополчилось.

Пришлось-таки рассказать о том случае Владимиру Алексеевичу, потому што ну как иначе?! Пусть и до него в неприятности… вступил, но теперича-то, после опекунства и всево таково, таиться вовсе уж грех! С закрытыми глазами действовать, это ведь хуже не придумаешь.

– Принцип, – он мрачно затянулся, – крайне прост. Голядева и её люди вьются вокруг тебя. Объяснение, в случае разбирательства с общественностью или судом, самое простое – у вас был конфликт, и теперь она боится влиятельного в уголовной среде человека.

– Пф…

– Формально не подкопаешься, – мотнул головой Владимир Алексеевич, – некоей толики известности и влияния у тебя достаточно. Приглядывают. Улыбнётся им удача, и… А вот тут гадать можно долго, от похищения до банальной слежки и сбора нехороших для тебя фактов.

– Тем паче, – задумчиво сказал он после минутной паузы, – што действия того же околотошного, да сиропитательный приют привязать к почтенной вдове будет затруднительно. Брали тебя без лишних видоков, и в сиропитательный приют ты попал фактически без имени. Если што и всплывёт, то свалят всё на покойного, Анна Ивановна перед законом и обществом чиста. И с каково это перепугу ты взъелся на почтенную вдову – объяснить, а главное – доказать, будет очень сложно.

Киваю угрюмо, седлая стул и опуская подбородок на высокую спинку.

– А полиция, – продолжаю за нево, – приглядывает со стороны, выискивая повод для вмешательства, но только если дам его я.

– Именно, – пыхнул дымом опекун, – и нагнетать обстановку таким образом можно долго, пока ты не сделаешь какую-то глупость. А ты сделаешь, и скорее рано, чем поздно.

– А на живца?

– Навроде такой, – невозмутимо подтвердил дядя Гиляй, – На какого живца?! Ты садишься играть против заведомого шулера, у которого помимо крапленых карт, дерринджер в рукаве и пара горлорезов в команде?

– Н-нет… – ох и жарко же стало морде лица! Действительно, глупость какая!

– Политика, – он остро глянул мне в глаза, – последнее, што тебе станут… хм, шить. Был бы ты постарше, то мог и бы и на каторгу отправиться, да на многие лета. А ребёнка за такое и судить как-то нелепо. Резонанс! Европейские газетчики, да и не только они, с превеликим удовольствием вцепятся в историю.

– А обида осталась, – мне ажно нехорошо стало от осознания, – да и могут тово-этово… превентивно! Если в такие малые лета успел отметиться, то лучше бы таково придавить в колыбели. Уголовщину будут выискивать, ну или выдумывать.

– Поэтому, – он встал, набулькав себе крохотную стопочку калганной, – ты уезжаешь.

– В Одессу? – сам не ожидал, но в голосе такая надежда зазвенела, што и неловко немножечко стало. Ну да… не успел приехать, а соскучился.

– В Палестину.

– Кх…

– В Палестину, – невозмутимо повторил опекун, постучав мне по спине жёсткой, как доска, ладонью, – в качестве репортёра.

– Шутите?! – я ажно вперёд подался, – До кайзера?!

– Не успеешь, – усмехнулся он моему энтузиазму, – паломническая поездка у него в самом разгаре, так што пока приедешь, Вильгельма уже и не будет. Так… вроде как по следам. Паломничество это всколыхнуло в нашем обществе большой интерес к Палестине, а русских репортёров там меньше, чем пальцев на одной руке. А места там интересные! Собирайся!

– А… э, документы?

– Уже, – усмехнулся Владимир Алексеевич, махнув рукой на кожаную папку, покоящуюся на краю стола, – паспорт, репортёрское удостоверение и прочее.