Василий Панфилов - Отрочество

А начальник лопочет што-то на плохом английском. Настолько плохом, што понимаю только — просят пройти и… чего-то подождать.

Невысокие бараки с двух сторон, с толстенными стенами и многочисленными дверьми. Забранные решёткой маленькие окошки без стекол, и жар. Каменные ли это бараки, или глинобитные, а накалены так, што чуть не до дурноты.

И запах. Зверинцем пахнет из окошек. Давно немытыми телами, больными желудками и зубами, протухлой едой, испражнениями и абсолютной безнадёгой. Ад!

Но нет, мимо ведут, вижу только любопытные рожи местных уголовников, расплющившиеся об решётки. Нож и палку тюремщики отбирать даже и не пытаются, будто признают право…

… и надежда, угасшая было чуть не напрочь, вспыхнула с новой силой. Убежал француз!

По трусости или нет, а уже -- знают. Как там дальше повернётся, неизвестно, но – знают.

И плечи будто сами – р-раз! Грудь колесом, и пошёл фланирующей походкой молодого человека из хорошей семьи. Полицейские и до того не без почтения, а теперь у них в головах будто рычаги какие-то переключились, и такая даже нотка подобострастия в поведении. Не конвой, а стража почётная, телохранители при знатном и благородном мне.

Канцелярия… именно так почему-то вылезло в голове при виде небольшого двухэтажного здания, резко контрастирующево с бараками. Тут тебе и отделка узорчатая по фасаду, и несколько чахлых пальм с пожухшими листьями, и даже какая-никакая, а плитка перед входом. Культура!

Вооружённый часовой у входа вытягивается в подобии стойки смирно, лупая на меня любопытными карими глазами. Прохладный, в сравнении с межбарачным адом, холл, ступеньки на второй этаж, резные перила.

Кабинет просторный, с полотняными навесами над окнами от неистового солнца, с небедной мебелью. И этот… начальник. Суетится.

Фельдшера прислали, раны обмыли и перевязали. Воды, сока гранатового под руку поставили. А я кушетку увидел, и не спрашивая… спать…

Только голова коснулась, как чуть не сразу – будят. По солнцу понимаю, што вот ни разу не сразу, но сонному организму это не докажешь. Усталость только, да отупение совершеннейшее, и всё тело болит.

В кабинет уже заходят какие-то… местные сперва, спинами вперёд и беспрерывно кланяясь. За ними важно держащиеся европейцы самово разгневанново вида. Глаза горят, усы щётками жёсткими топорщатся. А негодования-то сколько! Скандал! Белого человека посмели…

Теснота! В ни разу не маленький кабинет набилось чуть не двадцать человек, и все на нервах. Эмоции как ток электрический – чуть ещё, и искры в воздухе проскакивать начнут.

Духота разом, несмотря на окна открытые. Запахи табака и алкоголя, благовоний и одеколона, потных тел и ваксы.

Забирали меня из тюрьмы ажно с целым английским консулом, цедившем сквозь зубы всякое о возомнивших о себе туземцах. Так через зубы, што ажно желваки катаются, и лицо белыми пятнами. Гневен!

– Право на самооборону священно, а тем более – белого человека от обезьян! – как выплюнуто, и взгляд холодно-бешеный на тюремщика. Да на руки мои глаза переводит, где сквозь бинты кровь проступила.

Начальник кланяется, и извиняется. Потеет за троих, воняет псиной. А у меня… не знаю, двойственность какая-то. С одной стороны приятно быть кем-то таким… ну, над толпой. А с другой – вроде как и с гнильцой приятность эта.

Обещаю себе обдумать, но потом, и задвигаю эту мыслю с гнильцой в дальний угол сознаний. Потом… Сейчас у меня – ну никаких мыслей! Спать хочу… и этот… стресс!

Да и консул… он как бы и за меня, но глаза такие рыбьи, да с душком притом, што ясно – за меня он только тогда, когда против местных туземцев. А если против англичанина, так и сам обезьяна.

Зато капитан моево пароходика – именинником! Усы дыбятся, походка у кота перед дракой. Он! Вытащил! Своего! Пассажира! Вот так именно, большими буквами на лице, чуть не даже написано.

А действительно ведь он. Жан-Жак первым делом к нему, а капитан Лефевр… или Ле Февр? В общем, поднял вооружённый экипаж и пассажиров из добровольцев, и к консулу! Поступок, как ни крути.

Вон, французские боевые пидорасы в толпе европейцев, морды самые решительные. Чувствуют себя героями, будто и в самом деле…

Обрываю дурные мысли. Помогли? И спасибо! А как, почему, да ёрничанье это – к чорту!

– Ты на Жан-Жака не сердись, – вертится вокруг меня этот… жопастенький, как нельзя сильно напоминающий бабу, хлопочущую вокруг побитово мужика, пусть даже и чужово, – ему руку сломали, потому и не полез дальше в драку.

Киваю, киваю…

Наскакивает… глаза горящие, в руках блокнот с карандашом, и вопросы, вопросы… Репортёр.

Их тут много, на пароходе-то. Казалось бы, ну какое дело французской общественности до паломничества кайзера в Святую Землю? Ан есть дело, и куда как побольше, чем самим немцам! Так выходит.

Репортёров французских в Палестине уже больше, чем всей свиты кайзера, а едут ещё и ещё. Почему? Французы! Понимают, што это – геополитика, и никак иначе! Глобальная.

Тик-так… в Европу приходит Немецкое Время. Лучшие товары – Пруссия. Лучшая армия – Прусская. Лучшая наука – Прусская.

И – узко им в Европе. Маршируют по Африке прусские солдаты, осваивают Южную Америку трудолюбивые немецкие колонисты, помогают Османской Империи военными советниками и кредитами. А теперь и Палестина… тик-так! Прусское время!

Каждая французская газета провинциальная, и чуть не листки информационные, норовят из первых рук… И едут репортёры и «вроде как репортёры», любопытствующие и просто туристы. Тревожатся. Понимают.

А я спать хочу! Только сперва помыться: кажется, будто и от меня теперь – зверинцем несёт. Думать – потом!

Отвечаю машинально на вопросы, и только вялая мысль бьётся в голове…

« … а не наговорю ли я лишнево?»

... и как оказалось сильно позже – наговорил-таки. А точнее, не столько даже наговорил, сколько за меня – додумали.

История небезынтересная, но в общем-то рядовая для здешних диковатых мест. Случается… да всякое случается!

Другое дело, што не каждый раз в Приключение прямо или косвенно оказывается замешано сразу пара десятков французских репортёров. В основном «вроде как…», но ситуацию это скорее усугубило.

Там, где опытный шакал пера накропает заметку в пару строк, «вроде как…» пишут эпос уровня Гильгамеша. Особенно если сами каким-то боком поучаствовали. Спутники Героя. Отблески славы.

… но об этом – сильно потом.

Проснулся с колотящимся сердцем, што чуть не рёбра перемалывает в труху. Руки трясутся, а в поту чуть не плаваю, хотя в каюте не так штобы и жарко.

Сон… всего лишь сон…

… кровь в лицо из распоротого горла. Веером. Долгонько ещё будет сниться мне это, ох и долгонько!