Андрей Кокоулин - Точка

Она перевела взгляд с сигареты на Искина.

— В смысле? — спросил Искин.

— Всю правду.

— Я же был подопытным, а не одним из его подручных.

— Это не важно. Мы знаем, что он любил делиться информацией со своим контингентом. Вот эту информацию нам бы и хотелось узнать.

— О юнитах?

— Именно.

— И только о них?

— Обо всем, что вы видели и чему являлись участником в Киле. К сожалению, людей, имевших какое-либо отношение к юнит-технологиям, осталось удручающе мало, приходится гоняться за вами по всей Европе.

— А разве Штерншайссер не объявил о сворачивании программы? — спросил Искин.

— Наш интерес как раз и вытекает из указаний господина канцлера.

— Но ведь в Киле…

— Сейчас мы говорим с вами, Людвиг, — Аннет-Лилиан отклонилась на спинку стула и, затянувшись, выдохнула дым к потолку. — Все, что осталось в Фольдланде, осталось в Фольдланде. Речь идет о вас.

Искин шевельнул плечами, проверяя прочность веревок, стянувших кисти рук.

— Мне надо подумать, — сказал он.

— Думайте, — Аннет-Лилиан, щурясь, посмотрела на маленькие часы на запястье. — Хватит пяти минут?

— Полагаю, да.

— Тогда время пошло, Людвиг.

— Лучше — Леммер. Я отвык от своего настоящего имени, — сказал Искин.

— Как скажете.

Аннет-Лилиан встала и, разминая шею, пошла по проходу между стеллажами. Ее худая фигура то грациозно появлялась на свет, то пропадала во тьме. Метров через двадцать она повернула обратно, но где-то на середине пути шагнула в сторону — то ли в помещение по-соседству, то ли наружу. Глухо стукнула дверь.

Петер за спиной Искина не проявил признаков беспокойства. Стоял, изредка похрустывая костяшками пальцев. Видимо, такое поведение Аннет-Лилиан было в порядке вещей.

Пять минут.

Искин посмотрел на лист в пишущей машинке и закрыл глаза. Ладно. Попытаемся прокачать ситуацию. Похоже, он не интересен хайматшутц сам по себе и представляет ценность лишь как источник информации о Кинбауэре. Что это значит? Почему его не везут в Фольдланд, а допрашивают на месте? Уж переправить через границу с Остмарком необходимый груз хайматшутц и легально, и нелегально может без всякого труда. Хоть цирк, хоть эшелон. Хоть завернутого в ковер человека. В чем здесь дело? У них нет времени? Или это просто промежуточный, так сказать, «горячий» допрос? Что, если смысла везти его в Фольдланд нет никакого?

Он похолодел от этой мысли. Почему?

Потому что они не думают, что я могу рассказать что-то ценное, — ответил себе Искин. Потому что я — «трешка». Не Кинбауэр, не Берлеф, не Рамбаум. Беглец. Людвиг Фодер, третий подопытный экземпляр.

А второе — меня некуда везти, вдруг с предельной ясностью понял он. Фабрика на консервации, и, видимо, Штерншайссер уже не надеется на ее восстановление. Юниты вот-вот будут преданы забвению. Возвращать меня в Шмиц-Эрхаузен глупо. Самое простое — убить после допроса. Так, стоп. Не понятно. Если Фольдланд окончательно отказался от юнит-технологии, зачем вообще нужен Леммер Искин? Чего он такого особенного может поведать? Внутреннюю кухню Киле? Кто на какой койке лежал? Как сбежал?

А если попробовать это связать с битыми юнитами, которыми кто-то в городе потчует молодых ребят? Искин прищелкнул языком. Интересно. Выходит, что хайматшутц среагировала на сигнал, что последние случаи погромов и хулиганских выходок имеют под собой основой технологию Кинбауэра. Так-так-так. То есть, свою они утратили. Возможно, перед смертью Кинбауэр, осознав чудовищные последствия и прочее, с кем-то переправил записи, позволяющие запустить процесс в Остмарке и лишающие этого процесса Фольдланд.

А так как я — здесь, то логично предположить, что этим кем-то был я. Тогда и побег мой подстроен Кинбауэром. И все сходится.

Искин качнулся на стуле. Но Петер тут же схватил его за волосы.

— Тихо, — прошипел он, брызгая капельками слюны.

Нет, ни хрена не сходится!

Полтора месяца разницы — раз. Разжиться дневниками и записями он, конечно, мог бы, но буквально на коленке слепить фабрику так близко к границе — это, извините, дураком надо быть. Гениальным, но дураком. Это два. Третье — чем связываться с производством юнитов самому, он бы просто нашел покупателя, готового выложить за сокровенные мысли Кинбауэра уйму марок, франков или фунтов.

Или хайматшутц считает, что он что-то вывез, но ни с кем пока этим не поделился? За шесть лет? Что ж, тогда их поведение логично. И то, что никто в Европе не сделал прорыва в этой области, говорит, пожалуй, в пользу этой версии. Он, Леммер Искин, вывез и спрятал.

Потому его и искали. Но как нашли? Наткнулись, когда кто-то под боком начал проверять и обкатывать технологию? Или он где-то засветился? Или проверка по спискам беженцев наконец добралась до его фамилии?

С этим не ясно. Но все остальное звучит вроде складно. Только почему Аннет-Лилиан сказала, что он им не интересен? Значит, они подозревают не его, а кого-то еще? А может быть, не интересен, потому что интересна предположительно имеющаяся у него документация?

Искин пошевелил запястьями. Малыши-юниты вовсю трудились над веревкой, растягивая и подрезая волокна.

— Господин Искин! — Аннет-Лилиан появилась из темноты и быстрым шагом направилась к столу. — Ну, как, вы решились?

— Я согласен поговорить о Кинбауэре, — сказал Искин.

— Я знала, что вы — разумный человек, — улыбнулась женщина, усаживаясь на стул. — Не хотелось бы вас пытать.

— Вряд ли бы вы этим чего-нибудь добились.

— Именно поэтому и не хотелось бы, — сказала Аннет-Лилиан. — Но все мы существуем в рамках определенных стереотипов. И обращение к пыткам для того, чтобы заставить человека говорить правду, увы, один из них.

— А потом? — спросил Искин.

— Оставим ли мы вас в живых — это вы, наверное, хотели спросить?

— Да.

Аннет-Лилиан посмотрела на него, как на пустое место.

— Вероятность есть, — она вытянула лист из каретки и скомкала его. — Но зависеть это будет от вас. — Она отклонилась назад и, повернув шею, позвала кого-то, стоящего за стеллажами: — Дитрих, вы можете выйти.

Из темноты на свет появился плотный мужчина в старомодном темном пальто и серых брюках. На круглой голове его сидела шляпа-котелок.

— Здравствуйте, Людвиг, — сказал он с неуверенной улыбкой и занял свободный стул по правую руку от Аннет-Лилиан.

За шесть лет Дитрих Рамбаум располнел и утратил здоровый цвет лица. Под носом у него появилась короткая щеточка усов в подражание Штерншайссеру. Но губы, нижняя больше верхней, остались такими же влажными, нос не изменил своей крючковатости, а родинка над переносицей, похожая на отметку индианок, только не красная, а черная, все также приковывала к себе взгляд. Видимо, потому о нем и не было нигде информации, что хайматшутц до поры до времени предпочитала прятать его в своих секретных недрах.