Андрей Кокоулин - Точка

— То есть, вы тестировали юниты? Я верно понимаю? — спросил Рамбаум.

— Да. Первые партии были мои и Акселя. Модификации тоже.

— Как это происходило?

— Меня фиксировали ремнями на стуле или в кровати (это делали Ральф и Марк, реже Вальтер с Эрихом), потом Кинбауэр…

— Лично?

— Да, только он. Он вводил мне через шприц колонию, растворенную в витаминном коктейле. С Акселем, я думаю, было также.

— В вену на руке?

— Чаще всего. Редко он колол в подключичную или яремную вену.

— Зачем?

— Я не уверен. Возможно, это было как-то связано с возможностями быстрого формирования колоний в отделах головного мозга.

— Угу…

Рамбаум, наклонившись к столу, перечитал текст в каретке.

— Скажите, — повернулся он к Искину, — мне интересно, что из себя представлял витаминный коктейль?

Искин усмехнулся.

— Господин Рамбаум, вы разговариваете с заключенным. Не с научным работником и не с Кинбауэром. Все, что я могу пояснить, с большой вероятностью не является достоверной информацией, поскольку она почерпнута из того, что говорил нам Кинбауэр, и того, что сложилось в моей голове позже. Рудольф Кинбауэр объяснял нам, что это витаминный коктейль с микроэлементами для строительства колоний. Но что это было на самом деле, я сказать не могу.

— А какого цвета была жидкость?

— Мутно-белая или бледно-желтая. Изредка — прозрачная.

— И как она на вас действовала?

— Никак.

Тох-тох-тох. Клавиши пишущей машинки отстучали последние символы.

— Дитрих, — сказала Аннет-Лилиан, убирая второй лист к первому, — мне кажется, что господин Фодер только что признался, что не скажет нам ни слова правды.

— Мы можем требовать от него больше?

— Если я позову Петера…

— Оставьте, Лилиан! — раздраженно сказал Рамбаум. — Вы прекрасно знаете, через что он прошел. Нам не поможет ни Петер, ни Святой Петр!

— Да, но, возможно, господин Фодер размяк на свободе.

— Вы можете проверить, — подал реплику Искин.

Веревка держалась на честном слове, но он пока не торопился освобождаться. Разрядить магнитонную спираль в сидящих — дело одной секунды. Только вот что дальше? Сколько у Аннет-Лилиан людей? Трое? Четверо? Пятеро? Кроме того, вопросы, которые задавал Рамбаум вызывали у него смутное беспокойство.

Искин чувствовал, к чему тот клонит.

— Давайте не отвлекаться! — Рамбаум поднял и посмотрел на свет поставленный стакан с водой, потом осторожно отпил. — После инъекции юнитами… — он покашлял, дожидаясь, пока Аннет-Лилиан что-то подкрутит в каретке, — после инъекции, как определялось развитии колонии? Как вообще Кинбауэр выявлял отклонения или, наоборот, правильность формирования настолько мелких образований?

— У него был рентгенограф. Позже все проецировалось на специальный экран.

— Вы видели?

Искин кивнул.

— Кинбауэр показывал снимки.

— То есть, по вашему мнению, — наклонился к нему Рамбаум, — юниты не только выживали в агрессивной среде организма, но и основывали там колонии, которые, по сути, управляли человеком?

— Насколько я помню, — сказал Искин, — Кинбауэр рассказывал вам, как это происходит.

— Кому только Кинбауэр это не рассказывал! — воскликнул Рамбаум, которому вдруг изменила спокойная манера общения. — И в министерстве Науки, и на совещаниях у господина канцлера, и отдельно и лично господину канцлеру! Про полипептидную оболочку для обмана иммунной системы, про биохимию мозга, про продолговатый мозг и таламус, про открывающиеся перспективы, при этом его консультировали ученые мировой величины: Фишер, Ландштейнер, Бергер, бесчисленные химики, физики и физиологи, а также математики и инженеры. Я сам был его горячим сторонником.

Он умолк, уставившись на свою шляпу.

— Но разве полипептидная оболочка не нужна? — спросил Искин.

— Об этом потом, Людвиг, — тяжело вздохнув, сказал Рамбаум. — Сейчас меня интересует, чувствовали ли вы в себе юнитов?

— Да.

— Каким образом?

— Были определенные тесты по стадиям развития колонии, отключение сознания, управление дыханием и сердечным ритмом, органами чувств.

— Даже так?

— Кроме того, мы имели обратную связь с юнитами.

Аннет-Лилиан прекратила печатать.

— Что? Юниты разговаривали с вами?

— Нет, — улыбнулся Искин. — Скорее, это было информирование о функционировании колонии. Слова на несколько мгновений возникали под веками. Версия, назначение, стадия. В урезанном виде это сохранилось и в промышленных партиях.

— То есть, юниты подключались к зрительным нервам? — спросил Рамбаум.

— Нет. Кинбауэр говорил, что трансляция ведется напрямую в затылочные доли. Там происходит обработка зрительной информации.

— Понятно.

Рамбаум встал и шагнул от стола к Искину.

— Людвиг, — он присел перед пленником, — сколько колоний вы испытали за весь период своего нахождения в Киле?

— Около тридцати.

— Как это? Не выходит по срокам.

Искин улыбнулся.

— Кинбауэр в течение месяца мог подсадить мне три или четыре колонии с перерывами в неделю.

— Вот как?

— Да. Если одна колония поглощала другую, опыт прерывался.

— Но, в среднем, сколько вы тестировали одну колонию. Три месяца? Полгода? Или хватало месяца?

— Кинбауэр часто форсировал стадии, — ответил Искин, — а иногда запускал лишь один или два этапа. Но, в целом, наверное, действительно, выходило по три, три с половиной месяца на тест.

— И ни одного сбоя?

— Почему? У меня было три сбоя. Кинбауэру это сразу было видно на рентгенографе, и колонии уничтожались излучением.

— Доходили ли вы до конечной стадии и последующей активации программы?

Искин кивнул.

— Да, мне показывали кино.

— Зачем?

— Не знаю. Чтобы я понимал, на что способны юниты.

— Вы знаете, что кино с вами показывали господину канцлеру? — спросил Рамбаум.

— Он, наверное, был в восторге.

— Именно. Он сказал: «Вот таким и должно быть перевоспитание неблагонадежных элементов». Неделю ходил в приподнятом настроении. На что это, кстати, похоже?

— Что?

— Действие под программой. Вы же, наверное, были в сознании?

— Не совсем, — сказал Искин. — Ты словно отделен… Это трудно объяснить.

Кино было черно-белым. Но имело звук. Кинбауэр снимал его в специальном боксе, оборудованном съемочной и звукозаписывающей аппаратурой. Звук был необходим, чтобы слышались команды, которые выкрикивал Кинбауэр. Хронометраж фильма составлял четыре минуты. Исчерпывающие четыре минуты. Искин, впрочем, не знал, тот ли фильм смотрел Штерншайссер. Кинбауэр в какой-то период увлекся показательными съемками, и эпизодов с активациями колоний могло быть куда больше одного.

Гриф: «Совершенно секретно».

Когда Искин смотрел на самого себя, запечатленного на пленке, он не мог отделаться от мысли, что вместо него играет какой-то удачно загримированный актер. Очень похожий. Этот актер, не мигая, около десяти секунд смотрел в объектив. Потом Кинбауэр сказал: «Представься». И актер отчеканил: «Людвиг Фодер, номер три, в активации орднунг-колония, версия девяносто пять». Затем по команде Кинбауэра и под едва слышный стрекот электрического привода кинокамеры Людвиг Фодер приседал, пел, пытался разбить стекло (орднунг-колония не давала), отжимался, избавлялся от одежды, маршировал нагишом и кричал: «Да здравствует, Адольф Штерншайссер!».