Андрей Посняков - Власть шпаги

«Женишок» недобро прищурился, некрасивое лицо его стало еще угрюмей:

— Так, может, ее того…

Он чиркнул себя пальцем по шее. Весьма красноречивый жест.

Господин Байс дернул шеей:

— Можно и того. Даже нужно. Но, однако же, не сейчас. Позже.

— А с Жозефиной что? Они ж подруги.

— Думаешь, Бригитта может ей что-то разболтать? Что ж… тогда обеих. Сам и исполнишь.

— С удовольствием, герр Байс! — В глазах Герхарда вспыхнула на миг самая гнусная радость, радость осуществления давно задуманной мести. — А то строят из себя… Шлюхи!

— А наш герой, кажется, собрался на тот берег, — сворачивая за торговые рядки, показал купец. — Беги к лодочникам, друг мой. Нет-нет, не сейчас… дай ему отчалить… ага… можно, пошел.

Опанас Паисьев сын по прозвищу Ровинь караульную службу любил не особенно. Заступая на вахту, всегда ворчал, рад был бы хоть с кем-нибудь поменяться. Скучал детинушка на посту — мочи нет! Обычно ведь ничего не происходило — никто на шняву не рвался, не нападал, совсем наоборот даже. Однако назначенный шкипером Петруша Волк оказался человеком неумолимым. Сказано — надо вахту нести, значит, все и будут нести — по очереди. И никому не позволено отлынивать, пусть только попробует кто, ага!

Со всеми спасскими ватажниками новоявленный шкипер переговорил лично, к каждому присмотрелся, о каждом составил свое личное мнение, каждого приставил к делу. Кого — на паруса, кого — в абордажную команду, а тех, кто поумнее — к пушкам. Четыре двенадцатифунтовых орудия — это уже было кое-что, плюс еще парочка снятых с «Красы морей» кулеврин. Да и мушкеты не приходилось сбрасывать со счетов: тяжелая пуля проламывала корабельный борт на раз. Конечно, с близкого расстояния.

Ровиня к парусам не подпускали и мушкета тоже не доверили, дали в руки широкую абордажную саблю, чему детинушка оказался весьма даже рад! Он с детства привык всех своих врагов терзать, рвать, отсюда и прозвище — Рвинь — Ровинь, буквицу «о» уж для благозвучия вставили. Так что сабелька — самое что ни на есть то, что нужно. В абордажном бою Ровинь, пожалуй, превосходил многих — и на хольк, вон, взобрался первым, а уж дальше пошел крушить, только кровавые брызги летели — раззудись, плечо! Нравилась детинушке кровавая схватка, чего уж… А вот ждать да в карауле стоять Опанас страсть как не любил. Потому как — скучно. Недаром ведь в народе говорили: ждать да догонять — хуже нету.

Иные вот как-то к вахте да караулам притерпелись. Кто как выкручивался. Кто-то сам про себя загадки разгадывал, кто-то сказки вспоминал от нечего делать, иные же учили назубок паруса — все эти брамсели, марсели и прочие гроты — язык сломаешь, не выговоришь! У Ровиня ни к какой учености душа не лежала, а потому на вахте он предпочитал подремать… так, одним глазком только, мало ли — проверит Петруша Волк. Шкипер нраву крутого — бывший злодей, разбойник, пират… Впрочем, почему бывший? Все они тут лиходеи, все.

После отъезда господина Бутурлина верные ему каперы продолжали бороздить дельту Невы, словно жаждущие добычи волки. Так ведь и жаждали, просмотрели все глаза да захватили парочку морских баркасов, принадлежавших выборгским купцам. Баркасы привели к схрону, да там покуда и бросили, закидав для маскировки ветками. Топить суденышки у шкипера не поднималась рука, а людей не хватало: те, что были, едва управлялись со шнявой. В принципе, при спокойном ветре на баркасах хватило бы и пяти-шести человек палубных, но вот если менять галсы, а тем паче — на кого-то нападать, стрелять… В общем, стояли пока баркасы до лучших дней. Да и пес с ними! Ровиню-то было все равно.

Стояла уже середина ночи, ветер стих, и ветви росших на берегу деревьев корявились черным траурным кружевом на фоне белесого неба. В лесу шелестели крыльями птицы, кто-то пищал, а вот и зарычали, завозились… Потом все стихло — наверное, лиса поймал мышь. Или сова — хлопнула крыльями какая-то крупная ночная птица. Неподалеку, в болотине, вдруг закричала выпь — весьма кстати разбудив задремавшего у мачты Ровиня. Тут же с берега донеслось протяжное:

— Корела-а-а!

— Ла-а-дога! — откликнулись в другой стороне.

Тут настал черед и вахтенного.

— Копо-орье! — выкрикнул детинушка в ночь.

Крикнул и снова принялся дремать — знал, теперь уж до переклички часа полтора точно. Правда, часы ночные короткие, в два раза противу дневных, но ничего, вздремнуть можно.

Задремал бы Ровинь, проспал бы почти до утра, правда, вот не успел. Что-то треснуло в кусточках неподалеку. Что так могло? Может, зверь какой? Та же лисица или енот… волки? Не-ет, зверь так не ходит… ну, разве что медведь или лось — и те стараются обойтись без лишнего шума. Лес для зверя — дом родной, чего там шуметь-то? Ежели напугать кого — тогда да… И кто кого пугал?

Детинушка все же был охотником и, говорят, неплохим, любил это дело и знал… в отличие от чего другого. Вот этот странный треск очень не понравился парню. Так мог треснуть сухой сучок под ногой путника! Один сучок треснул… а уж дальше неведомый ночной гость стал куда осторожней, уже больше ничего не трещало.

Гость… или — гости? Берег, лес, между прочим, совсем рядом, пара шагов. Ловкому человеку ничего не стоит забраться на судно… да ножичком вахтенному по горлу — оп! И все дела.

Ух-х!

Совсем сон пропал у детины. Так ведь правда и есть — вдруг да кто с ножичком? Ведь сами-то собою сучки в лесу не хрустят. Так что ж делать? Тревогу поднять — засмеют, скажут, хруста испугался. Тогда последить — не спать только. Не спать…

— Тихо ты! — обернувшись, прошептал Хейкки. — Под ноги смотри…

— Ага, увидишь тут… — круглоголовый Урхо, невзначай наступивший на сучок, смущенно замолк. И впрямь — что тут скажешь? Облажался, а еще охотник, ага.

Не надо так, надо наоборот — выделиться! Сегодня важное дело, ночная охота, вылазка… Ежели повезет, у чужаков все добро можно отнять! Которое они сами у кого-то уже отняли.

— Вон овраг, за орешником, — остановившись, Хейкки покусал губу. Он был в этой паре старшим, и много чего понимал. Здесь, где-то рядом с оврагом, с разбойничьим схроном, обязательно должен быть страж, а то и не один… Ну, конечно же не один, а по крайней мере двое. В начале оврага и в устье. Так, да! Один «Корела» кричал, второй — «Ладога». Тот, который в устье — их, Хейкки и рыжего Урхо. Его парням и надо убить. С другим же справятся остальные.

Аухтуа, Расвала, Лахта — из трех деревень собрались нынче мужики да парни. У лиходеев поживу отнять — чего бы и лучше? Потому как не так уж и много этих лиходеев, около пары дюжин. А горячих финских парней — четыре десятка! Все — охотники опытные, меткие стрелки. Луки охотничьи, самострелы… Ножи парни тоже кидали метко! Настоящий финский нож — он любого самострела стоит. Ко всему еще и мушкеты имелись — целых пять! Ну, это уж по кораблю палить, по палубе — в свое время.