Андрей Посняков - Власть шпаги

Аннушка… Что же, выходит, он ее предал? Бутурлин усмехнулся, подумав вдруг, что некоторые святоши из его знакомых лютеран, верно, так бы и посчитали. Только вот все друзья молодого помещика непременно сочли бы иначе! Ну, подумаешь… Он же тело тешил, не дух, а тело — грешно, по природе грешно и ничего уж с этим не сделаешь. Разве что усовестить свою плоть веригами или плетьми — так Никита ведь не монах. Да и имеет ли кто право судить его? Сказано ведь — не судите, да не судимы будете. Вот и он сам — какое он право имел осуждать ту же Маргариту? Ну, ведь, правду сказать, осуждал, осуждал же… где-то в глубине души.

Но он ей ничего не обещал! И темнокудрая красавица тем и довольствовалась, никаких обещаний не просила, даже подарков, и тех… Ах, конечно!

Замедлив шаг, лоцман стукнул себе по лбу. Ну, какой же он все же дурень! Экий, право слово, дурень, леший неотесанный, права оказалась Марго, когда над ним посмеивалась, ох как права. Ну, как же подарка-то не прихватил, ничего подарить деве не догадался. Ничего! Уж при следующей встрече — обязательно! Они, правда, на какое то точное время не договаривались, просто Бутурлин обещался заглянуть еще, и Маргарита вроде бы ничего против не имела… или не сказала, пес ее…

Подарить! Обязательно подарить и не скупиться; жадничать русскому дворянину не к лицу! Особенно — в отношениях с женщинами, вот уж тут Никита Петрович поступал совсем на европейский манер, как у всех благородных людей принято. Поскольку Ниен — это уже Европа, и сам он — лоцман — давно «обнемечился», как заметил когда-то один знакомый дьячок. Да что там он… Весь Тихвин, почитай, со свеями да немцами связан, во многом на торговле с ним живет, и живет богато, всем бы так! Игумен Богородичного монастыря, что владел посадом, все это прекрасно понимал и многие послабления делал. Чай, не дурни были — умны!

Что же, ах, что же Марго любит? Она, кончено, гулящая, но все же нраву не злого… а как искусна в постели… Славно! Тьфу… То есть — наоборот: Господи, упаси!

Бутурлин едва не споткнулся и, свернув за угол, на Выборгсгатан, направился к пристани. Из распахнутой двери таверны (не «Тре крунер», эта называлась «У дуба») пахнуло табачным дымом. Лоцман невольно поморщился — табачищем он не поганился, хватало и чего другого. Правда, многие из его добрых знакомых, даже тихвинцев или там псковичей — баловались, дым пускали. Такое в Тихвине с рук сходило, да и в Новгороде, и в Руссе… А вот попробовали бы на Москве покурить — живо бы угодили под кнут! Ужо отпробовали бы… Лют патриарх Никон, лют, говорят — на место самого царя себя ставит. Ничего! Алексей Михайлович его живо укоротит, хоть и прозван Тишайшим. Прозван-то прозван — да в тихом омуте, сами знаете, кто…

Что же она любит, эта чертовка Марго? Ха! Да как это — что? Да все, что дамы из общества любят, то и она, даже больше еще. Перчатки, браслеты, кольца, веер…

Веер… Тут же было рядом что-то… Вот, как раз у пристани… Да! Вот она, лавочка: «Негоция Свена Сноррисена. Товары из колоний». Ну, если не там, то…

Решительно толкнув дверь, Никита Петрович спустился на три ступеньки вниз, оказавшись в полутемной зале, освещенной дрожащим светом свечей. За прилавком, заставленным всякой всячиной, возникла сутулая фигура в длинном темном кафтане с большими блестящими пуговицами.

— Мы уже закрываемся… Хотя для столь солидного господина всегда приятно сделать исключение. Что вам угодно, любезнейший? Может, что-нибудь подсказать? Вам, несомненно, нужен табак… Ах, нет! Тогда вы ищете подарок? Я угадал? Скажите же, кому? Мужчине? Женщине?

— Одной юной… но уже весьма самостоятельной особе…

— Ах да, да — юной особе! Как же я сразу не сообразил, старый дурак.

— Дурр-рак, дурр-рак, дурр-рак! — заскрежетали прямо позади Никиты.

Молодой человек тут же отскочил, выхватил нож… и выдохнул, увидав большую лимонно-желтую птицу, сидевшую в подвешенном к потолку кольце. Именно птица и говорила, и в том не было ничего чудесного — такое говорящее чудо Бутурлин видел уже не раз, именовалось сие божье творение — попугай.

— Осмелюсь предложить замечательную табакерку! Ах, понял, понял — лучше вот это зеркальце… А вот, обратите внимание на пудреницу. Настоящие сапфиры и золото!

— Сапфиры, говоришь? А что-то они не сияют, не радуют глаз!

— Так, мой господин — свет-то какой! Хотя… — продавец — желтолицый старик с длинным, с аккуратной горбинкою, носом — доверительно понизил голос и наклонился. — Говорят, в Париже и Амстердаме умеют шлифовать драгоценности. И тогда камни сияют, как солнце! Да-да, мне говорили именно так. Так что скажете насчет пудреницы? Всего десять талеров. Вам отдам за семь.

— С-спасибо, — услыхав цену, лоцман отшатнулся от прилавка. — А случайно веера нет?

— Нет ли у меня веера? — философски скривился старик. — А чем же, по-вашему, я тут торгую? Досками или икрой? Или, может быть, дегтем? Ну, как же! Конечно, веер… Вот, извольте… выбирайте… Это из страусовых перьев… этот — дешевый, из петуха… Ну, как?

— Да вроде все красивые, — Никита Петрович озадаченно покачал головой. — Не знаю, какой и взять.

— Тогда осмелюсь посоветовать вот этот, с бамбуковой ручкой. Он складной, видите — и как играет шелк!

— Славно! — оценил Бутурлин.

И впрямь, вещица оказалась красивой, изящной и с неким вызовом — как раз для таких, как Марго! На желтом шелке черной и красной тушью были нарисованы иероглифы. Что они означали — бог весть, но красиво, красиво, не оторвать взгляд.

Продавец просил за веер три талера, сошлись на одном — полкоровы! Денег было не жаль, Марго — девка хорошая.

— Вот он, выходит, — герр Антон Байс и его молодой помощник Герхард следили за лоцманом от самого дома Марго.

Сперва прятались, но вскоре посчитали, что и не надо. Русский головой по сторонам не вертел, лишь иногда останавливался, что-то шептал да смотрел в небо. Только потом зашел вот в москательную лавку.

— Негоция Свена Сноррисена, — вслух прочел Герхард. — Я запомнил, господин Байс.

— Хорошо, — пожилой щеголь покивал и задумчиво протянул: — Посмотрим, куда он пойдет еще.

— Думаю, что домой, спать.

— Х-ха! Ты бы вот так просто ушел от Бригитты? Вот и он вернется.

— Там мы его и…

— Нет! Пусть выболтает как можно больше. Схватить мы его всегда успеем. Куда он денется-то, а?

Оба негромко расхохотались и следом за лоцманом подались в таверну «Тре крунер».

В таверне дым стоял коромыслом. В буквальном смысле слова! Команда с недавно зашедшего голландского судна бурно отмечала день ангела своего капитана. Судя по разбойничьему облику последнего, тут, скорее, следовало бы отмечать день дьявола, а вовсе не ангела. Отчаянно сквернословя, капитан тряс растрепанной бородой и грозил кулачищем непонятно кому: